Сева Новгородцев: Женское плечо такое белое, что просто зелёное
|
«Беги, кролик, беги» (Джон Апдайк) Так случилось, что я очень захотел в другой мир. Достал меня мой привычный «террариум единомышленников». Можно было, конечно, мотнуть на Восток, повыть на минареты и сделать из своего промерзшего туловища солнечный гриль: тянет меня на Восток, жил я там очень давно и оттого так много во мне полутоновости и азиатской энергии. Но на востоке чума, а у нас чума душевная, а две чумы — это уж слишком много и я решил посетить мир сытый и стерильныНедолго уговаривая не ехать в Амстердам режиссера Кирилла Серебренникова, мы отправились в Объединенное Королевство.
В Лондоне живет мой товарищ, в прошлом — моряк и по совместительству — продюсер нескольких моих концертов (Кстати, не слишком радостная история его изложена в УББ N10 стр.48 «Регенерация генерации» — для интересующихся подробностями. Прим. УББ). Он (дальше называемый Друг) часто звонил мне накануне отлета, и мы за королевские денежки жгли телефоноэнергию по нескольку часов. И вот я в Лондоне сам не знаю зачем. Красиво, грустно, но привычно и уютно. В своем мире я — нелюбимый, коммунальный сожитель или полоумный пришелец; в этом — по крайней мере — незваный гость, который все же лучше, чем татарин или чеченец. С ощущением профессии «плохого туриста» и чужой телекамерой, стараюсь ходить по не очень протоптанным стритам. Со Всеволодом Борисовичем Новгородцевым мы встретились у входа в метро на «Камден-Таун». Когда я увидел, как Сева подъезжает к нам на стареньком спортивном велосипеде, я почувствовал очередной приход одного из мистических совпадений, которые посещают меня всю жизнь: у меня в кармане лежала кассета с моим альбомом «Мерзко», (ее я собирался подарить Севе), а на обложке кассеты ехал мужичек на велике. Без колес. Мы пошли на канал, Сева посадил, велик на цепь (этакий классический интеллигентский многоскоростной, как будто еще из Ленинграда 70-ых захваченный, велик). На цепь, чтобы не утянули местные нацменьшинства, их здесь было черным-черно — как тараканов на недоеденном куске торта, забытом в каком-нибудь студ-общежитии. И вот мы сидим в английском пабе под открытым небом и, несмотря на визг пилорамы по соседству, говорим вчетвером, как в Одессе определят: «за жизнь». Это ни в коем случае не интервью, а просто куски из длинного разговора о чем угодно… Валера: — Я начал слушать ваши программы большим пацаном уже — лет в 20, слушаю их и по сей день, правда, все реже и реже. С.Н.: — Я уже превращаюсь в какую-то нельсоновскую колону, ну так просто каменеешь: все же с годами каменеет, костенеет. Ну, тут надо еще лет двадцать дотянуть, я считаю, хотя мне уже… (С.Н. берет себя пальцами за горло — прим. УББ) Валера: — У вас в России очень много подражателей… С.Н.: — Вы понимаете, их нельзя винить, я просто жанр выработал, так уж получилось и моей заслуги особой в этом, может быть, и нет.
Так уж жизнь сложилась: я попал сюда первый и у меня были все исходные данные: английский язык, шесть, по-моему, лет профессиональной поп-культуры — работы в поп-ансамбле, 12 лет гастролей, а это значит, что весь музыкантский фольклор я в себя вобрал и жгучая неприязнь к советской эстетике. У меня всегда лозунг был как у Синявского, который говорил: «У меня с советской властью разногласия чисто стилистические». Валера: — Однажды я слышал по радио же позывные в форме песенки: «Стасик-тулумбасик город Ленинград»! C.Н.: — У меня есть и детское творчество: двустишие, которое называется «Воспитательнице детского сада, если б она домогалась моих стихов» и написано оно, господа, заметьте, десять лет назад, в 84-85 году. Задолго до происходящего сейчас в России, стихи очень простые: «Произойдет распад СССР, он распадется на СС и на СР.» Так оно и произошло — в принципе. Вы никогда не учили урок сегодня, который будете преподавать завтра — чтобы у вас был запас? На этом все создано. Тот же Боря Гребенщиков, который тибетские книги читал, когда о них представления никто не имел, да и я к таким людям принадлежу, потому что я знаю раз в восемь больше, чем я показываю. Просто создается запас, как у айсберга подводная часть, которая держит. Нельзя работать в плоском плане, должен быть запас в себе. Друг: — Как сказал Гете: «Все настоящее создается долго, все временное сиюминутно» Валера: — Можно поспорить, я, например, сторонник спонтанности в творчестве как момента озарения, акта меж небом и землей и в этот момент начинаешь прорубать совершенно удивительные вещи… Я никогда не вымучивал стихи — просто чувствовал — люк открывается и на меня вываливается оттуда все — остается только перерабатывать. С.Н.: — Первый признак способностей природных. Специалист по Моцарту говорил мне, что когда сели и всего Моцарта переписали, то на копирование ушло больше времени, чем было у Моцарта жизни. То есть Моцарт был типичным chanele, когда открывается вот это дело (С.Н. делает руками «столб» над головой — прим. УББ) и идет почти автоматическое письмо. Открылся канал… Валера: — Как датчик на гитаре… С.Н.: — Нет, это все связано с мистикой, с божественными делами, с выходом на космос. Как-то шел разговор о музыке и у Чарли Паркера спросили его критическое мнение на сей счет, а он не любил вообще разглагольствовать на эту тему, и ответил типа: играть надо — заебись!
Есть же понятие: мысль высказанная есть ложь, потому что слово мысли не соответствует и в мистической традиции есть такое понятие: высказанное знание сразу же слабеет, половинится сразу же.
Если человек что-то задумал, если у него есть тайна и он ее в голове держит — у него есть сила, как только он высказал — сила ушла. Друг: — Если исходить из этого, то тоже самое распространяется на стихи? С.Н.: — Стихи — нет. В хороших стихах — концентрация мистики, третье измерение, застрочное пространство, то чего словами не выразишь. У Окуджавы (если кто в периоды его врубается) в лучшие его периоды в стихах есть то, чего в строках нет, а когда они звучат, то сразу возникает третье измерение. Валера: — Меня всегда удивляет явление фантомной памяти, я не могу свыкнуться с тем, что я впервые в городе, а мне кажется я здесь был, жил… Кира: — В буклете написано: «Лондон — древнейшая столица мира», а что в буклете написано — все, правда. С.Н.: — Ну почему — Рим древнее, а Египет еще старее. Лондон относительно недавно был основан. Хауз БИ БИ СИ, кстати, на первой улице в Лондоне. Это первый век до нашей эры, где-то на сломе веков. Потому что римляне отсюда в 463 году ушли из-за восстания гнусных ангелов. Но от римлян осталось главное: структура.
Римскую империю все любили и когда она распалась, колониальные народы пытались ее сохранить, потому что был порядок, было самоуправление, были местные языки, местная культура.
Центр ничего не зажимал, а взамен — за налоги и поборы — организовывал колоссальную жизнь в империи, а за империей была дикость, поножовщина, били друг друга дубинами по голове, кровь текла, а в римской империи не было ни преступлений, ни воровства. Это был кусок цивилизованного мира, который от Англии шел чуть дальше Греции. Валера: — Мне кажется, что Англия выразила себя именно через звук. Я не знаю английского театра, из английской литературы меня сразил только Алан Силлитоу и то это было в детстве. Совершенно рокерский писатель! А все наше становление проходило под влиянием английской музыки. Да и до сих пор проходит. Кстати, метафизическая тусовка Пи-Орриджа и храм душевной юности вроде бы в Лондоне находятся? С.Н. — Не знаю. В Лондоне много чего и все — всякие маршалы-генералы, вся эта публика в историю лезет. Около центрального входа БИ БИ СИ стоит конная статуя фельдмаршалу Уайту. Его никто не знает — Никто! Но список титулов у него! Такого списка я в жизни не видел — и такой и сякой… Валера: — В свое время я прослушал цепь передач ваших о ЛЕД ЗЕППЕЛИН и очень любопытно: вы, делая программы, встречаетесь с музыкантами, с их окружением? С.Н.: — Никогда. Есть всякие источники. Зачем тратить время, усилия, убиваться, разговаривать, а он все равно откровенно с тобой говорить не будет. Это надо убить года четыре, чтобы получился один разговор. Валера: — Был случай? С.Н.: — Был. Но это все несущественно. Я просто пользуюсь источниками — воспоминаниями или статьями людей, которые с ними бок о бок жизнь прожили. Это гораздо эффективнее. Мне же нужно в единицу времени колоссальное количество нагора выдавать. Если я буду идти по принципу романиста — собирать все от нуля, но на эти 12 передач у меня полжизни уйдет. Знаете смысл образования? Людей учат пользоваться источниками. Я просто знаю источники и знаю, как их воспринять. Сейчас я запустил «Битлз» — чудовищный сериал — 28 серия идет, информацию беру из 12 томов, вот прямо стопами книги лежат, но это тоже труд: все в голове скомпоновать, что откуда взять, знать какой автор, про что лучше пишет, отмести ненужное, сжать, добавить от себя, то есть достаточно синтетичный уровень. Валера: — Мне жутко интересно в случае в ЛЕД ЗЕППЕЛИН — была группа и распалась. Когда смерть кого-то уносит — понятно, но почему все прекращается, почему человеку при жизни надоедает? С.Н.: — Кому как повезет. Наполеон 27 лет был генералом и тут подвезло — дали по толпе из пушки картечью стрельнуть, и пошло — император и т.д. Гайдар в 14 лет полком командовал. Кому как повезет. У меня все наоборот: профессию поменял, в ди-джеи попал в 37 лет — некоторые уже на пенсию собираются. Надоело давным-давно: каждую среду мучаюсь, в четверг бьюсь об пол головой. Есть притча чудная: моя маман сидела в поликлинике, а рядом дама в мягкой такой — ангорской кофточке. А маман прекрасно вяжет и говорит: «Ах, какая кофточка чудная!» Соседка отвечает: «Из кролика. Мы кролика держим». Маман спрашивает: «Вы его стригли?» «Нет, мы его щипам». А маман говорит: «Ой, ему же больно!» «Ну что вы — отвечает соседка — он привык» Так я — вот тот самый кролик. Который привык, чтоб ему было больно. Кира: — Вас не смущает то, что вы занимаетесь таким невечным, эфемерным делом?
С.Н.: — Ну я пытаюсь что-то еще делать. Только мало кто об этом знает. История попадания на БИ БИ СИ — история мистическая. Там было столько совпадений, там был явно сценарий на меня написан. Во первых, меня нашли в Риме, и я на БИ БИ СИ совершенно не собирался. Пришел человек случайно, искал кого-то другого, узнал меня, потому что он знал меня как джазового музыканта.
Я сопротивлялся два или три дня. Какое БИ БИ СИ — 75 год! Я во враги народа не хотел. Ну и так далее. И масса обстоятельств, которые долго пересказывать, но божественный умысел был виден по всем. Например, у меня был жучок-фольксваген с голландским номером и первые две буквы — DD — ди-джей. То есть там было заранее все расписано и там уже знали, чем дело кончится. Ну, меня как бы поставили на эту работу — надо тянуть, пока не кончится. У меня есть другие разные проекты, которые я пытаюсь делать. Валера: — Вам кто-то помогает в подготовке передач? Отбирает людей для «Севаоборота», скажем? С.Н.: — Понимаете, в этот процесс нельзя включать голову. Как включишь — появятся теории, и все погибнет, сгинет в пять минут, это тот самый элемент невысказанного. Но принцип простой — в эфир просится или нет. Чувствуешь. Показателей миллион, плюс мои ощущения — из того, что я сегодня считаю как бы нужным среднестатистическому слушателю; мне интересно или нет; добавляет это что-то национальному пониманию или нет. Худшие программы как раз те, которые были вычислены кем-то за нас или мной. Должна быть энергия, люк, о котором мы говорили. Все лучшее идет не от нас самих. Валера: — Во имя чего существует русская служба БИ БИ СИ? С.Н.: — Во имя британских интересов. Россия здесь совершенно «между прочим». Валера: — Какие это интересы? С.Н.: — Имперские. Империи нет, интересы остались. Присутствие должно быть, идейное присутствие Англии. Убрать наше иновещание и от Англии останется маленький кусочек земли. Никто о ней не вспомнит. У нас есть имперское наследие в умственном смысле. Ведь у нас даже территории нет.
Но у нас остался культурный сгусток, идеи и возможность торговать идеями и культурой, как говорят англичане — «Деньги — это хорошо, но породы ими не перешибешь». Страна старой аристократии, старейшей и крупнейшей монархии. У нас есть что предложить и здесь очень мощный и толстый слой интеллигенции, причем, у меня ощущение иногда, что ее здесь больше сорока процентов!
Валера: — Так зачем вам Россия?
С.Н.: — Да низачем. Если уж вы хотите всю механику знать — за идеями словесными, культурными всегда идет экономика. Я вам один ключ дам: самая крупная служба на БИ БИ СИ — арабская. Потому что там крупная торговля идет.
А Россия когда-то была идеологическим противником, а сейчас мы временно между А и Б болтаемся, но потом может быть и торговля. Я уже знаю массу людей, которые колоссальные торговые операции ведут между Россией и остальным миром. Кроме того, очень простая форма: Лондон — один из крупнейших финансовых центров мира, здесь два миллиона людей выколачивают деньгу из ничего, но при этом нужно быть специалистом, понимать тонкости финансовых пружин, знать элементы риска. Бирже лондонской более пятисот лет! Они-то уже знают: старая культура дает мудрость, это мы все пытаемся просчитать с логарифмической линейкой!
А здесь такие наслоения! Вот вы подходите к утесу: мезозойская эра, такая-сякая, все слои. Так и здесь. Не нужно пытаться понять сложное с точки зрения простого. Наоборот получается.
А для этого, как говорил один мой друг, надо вкусно питаться и путешествовать. Что я вам и советую. Потому что посещение страны даст вам неизмеримо больше, чем прочтение трех книг Алана Силлитоу, потому что писатели это вторичный опыт, а вы увидите все сами. Я могу вам сказать, почему Англия относительно успешная страна — здесь люди умственно вызревают рано.
Англия жестока к детям. Здесь никого по головке не гладят. В 18 лет ты должен уйти из дома, в 14 — ты уже взрослый умственно. В школе учитель не повторят по сто раз, и не стучит линейкой по столу. Он говорит шепотом и один раз. Кто не услышал — тот дурак, кто не сдал — тот вылетел, кто вылетел — тот пошел по другой дороге. Поэтому у студентов Англии такое рвение в учебе, какого я в России вообразить себе не мог!
Мои рассказы пошлые о том, как мы сдавали дипломы по шпаргалке, здесь воспринимаются… Ну, просто как разговор с каменной стеной. Нет! Это не смешно, это не интересно, это — никак. Моя супруга завтра сдает выпускной экзамен в институте аромотерапии. Ее нет, она где-то нашла помещение, исчезла. С подругами они вчера друг друга проверяли до пол-третьего ночи. Вот такие дела. Вот такой напор. Никакого цинизма, который у нас выработался с годами, у них нет. С другой стороны, мой корреспондент в Москве — Татищев — сдает экзамены. Я говорю: «Как?» «А-а-а как-нибудь»
И вот эта английская жесткость по отношению к людям объясняет, почему я программу делаю: поставили делать и я делаю. Ты можешь это делать лучше или хуже — история расценит. А при жизни никто тебе ни памятника, ни даже повышения по службе готовить не будет. То, что делал, я делал из чистого идеализма, как говорят тибетские буддисты — «из чистого сочувствия», а сочувствие, как они же утверждают, есть колоссальная сила. Сочувствием люди даже от рака излечивались. Лама, книжку которого я сейчас кусками читаю, говорит, что они — специалисты по умиранию.
У них разработаны системы умирания. Ни в одной другой культуре таких четких разработок нет. У него клиника, где он работает с умирающими и он рассказывает, что у него были клиенты, которые, узнав, что у них рак, раздавали все свое имущество и шли на кладбище умирать, и много среди них было случаев излечения от совершенно терминальной болезни! Вот вам сила сострадания. У меня она просто инстинктивно была — от маменьки генетически досталась и еще, конечно, я на сцене простоял 12 лет и в меня был четкий рефлекс вбит. Что если концерт не идет — гастролировать с ним стыдно. Нельзя людям играть то, что они не хотят слушать, то, что им неинтересно. Кира (шутливо-назидательно): — Художник работает не для людей, а для Бога, для себя, для вечности!
С.Н.: — О! Но я себя к художникам не причисляю. Я скромный популяризатор. Валера: — Мастер — человек, который умеет делать… С.Н.: — Идеи, кстати, в этом направлении двигаются: я три года назад открыл полудрагоценный камень на Вирджинских островах и с ним работаю все свое свободное время, у меня уже продукция продается очень успешно. Валера: — За камнями всегда стояли их мистические свойства… С.Н.: — Яшма — один из 12 камней нагрудного знака на платье древних израильских священников, это диагностический камень, лекари пользовались им для усиления своих диагностических способностей. Яшма способствует еще и общему заживлению. Я этим подробно еще не занимался — так, прочитал несколько абзацев. Но Гален — предшественник современной медицины пользовался этим самоцветом. Я покупаю серебро; нашел фирму, которая работает с соответствующем стиле. Они работают в кельтской традиции, делая оправу для яшмы. Это все связано с доисторической Норвегией, с кельтами и у них все эти узлы и переплетения были, фактически, закодированными сагами. Как бы методы напоминания как история развивается. Кира: — У них же роскошная музыка. С.Н.: — Да и она стала основой для американской кантри энд вестерн. Все эти «джиги»… Кира: — Есть замечательная певица, авангардная деятельница, ее снимал Гринуэй… Забыл имя… С.Н.: — Поскольку, господа, я нахожусь в центре лондонских музыкальных тусовок, то могу сказать, что сейчас общая тенденция не авангард, а нью вэйв. Нью вэйв как объединение всего древнего, это возврат к земле, попытка разгадать все эти мегалистические структуры. У нас приятель, например, написал книгу о священной геометрии земли. И все это не случайно и не случайно оставлены мегалитические структуры и есть совершенно четкие до долей градуса расстановка, все эти пирамиды, все эти божественные круги на полях… Кира: — Я веду на телевидении передачи о кино, пытаюсь поделиться не знаниями — упаси Бог — но ощущениями. И мне кажется, что такие люди как Гринуэй не вырастают на пустом месте. С.Н.: — Разумеется, вы живете в Ростове и будь вы хоть семи пядей во лбу, без связи с питательной средой… Все же строится по принципу пирамиды — одно гениальное, много хорошего, больше среднего и море посредственности. Будь то музыка, театр или изобразительное искусство — без питательной среды вы будете на нуле; ведь Мейерхольд не появился бы в калмыцких степях. Кира: — Но из Перми же! С.Н.: — Понятно, что из Перми, но формировался же не там. Да и потом Пермь, знаете ли, тоже была — всякие ссыльные… Так что мы опять возращаемся к тому что «вкусно питаться и путешествовать»! Валера: — Я не знаю как театр, но большой экран в России умер. Его не существует… С.Н.: — Я знаю: в субботу был у нас один кинорежиссер, мы его записали, потому что он уезжал. Он неизвестен в России, а здесь снимает картину, мы говорили о кинопрокате и он считает, что колоссальная ошибка была в уничтожении кинопроката. Кира: — Даже не проката, а производителей. Главное, что случилось: производители — отдельно, прокатчики — отдельно. Прокатчики стали покупать западную продукцию… С.Н.: — Он мне сказал, что в 92, что ли году было сделано чуть ли не 400 фильмов в России. Где они? Полнейшая тайна. Валера: — Новое все-таки как-то прорывается. Мне жутко понравился «Катафалк» молодого Тодоровского, замечательный режиссер Хотиненко, совершенно потрясающий, эпатажный кино-мальчик Охлобыстин. С.Н.: — Есть люди, есть образования… Кира: — Здесь я с вами абсолютно не согласен: есть место. Люди эти замечательны, но они из Иркутска, из Питера и только собравшись в этой чертовой Москве… Все по-прежнему локализовано в центре и по-прежнему можно чем-то по большому счету заниматься, будучи включенным, в тусовку, в мерзкую, руганную, ругаемую и ненавистную тусню — это факт. Валера: — В основе все-таки лежит умение заработать или достать деньги, «спонсора» — по-современному выражаясь. Мне 34 года и я так и не понял механизм зарабатывания денег. С.Н.: — Нет достоинства в непонимании финансовых механизмов, достоинства в незнании нет. Поэтому надо изучать все, у меня были сбережения, и я их тут на бирже продул — сбережения всей жизни. Сейчас — суды — новая стадия обучения, но зато теперь я понимаю биржевую систему — чего и как. Валера: — В своих программах вы не практикуете встречи с музыкантами. С.Н.: — Музыканты, как правило, говорить не умеют — это опыт всей моей жизни. Валера: — Почему? Я, напротив, считаю, что музыканты умеют говорить. С.Н.: — Ну, может быть если ему дать два часа, то он что-нибудь и скажет. Я сейчас культивирую молодых ребят, которые занимаются чем-то конкретно. А Русская служба БИ-БИ-СИ — просто контора… Музыканты… Вы меня поймите — я этим делом дано занимаюсь и мне, в принципе, хотелось бы соскочить. Меня держат только традиции, чувство ответственности, но я ни по возрасту, ни по вкусу этой работе уже не соответствую, сколько ж можно? Мои интересы уже совсем в другом месте, на миллион километров в стороне — я строю какой-то дом на островах, какие-то сценарии к художественным фильмам пишу, камни кручу… Друг: — Валера, ты никогда не видел Севу в кино? Валера: — Видел. По-моему фильм назывался «Шпионы как мы» (Позже я вспомнил, что в одном из Голливудских боевиков, кажется, не без Д.Бонда, Сева играет в эпизоде советского пограничника в ушанке и с автоматом Калашникова) С.Н.: — Мне все равно интересно заниматься этими вещами… Дома на флейте играю, на гитаре… На завтра «Севооборот» записан, буду дома переписывать сценарий, отключу телефон, и не буду реагировать на жизнь. На концерты я не хожу. Двадцать минут могу слушать музыку, а потом — все — тяжело и необходимость физически сидеть весь концерт… Валера: — Ну, все-таки: интерес, к какой музыке у вас есть? С.Н.: — У меня интереса к музыке никогда не было. Я как тот скрипач, который морщится, потому что его заставили этим заниматься. Меня только люди интересовали, меня интересовал только метод мышления, только метод постижения мира, музыка — между прочим — как возможность неформально поговорить и идеи дать какие-то свежие.
Если б я, скажем, журнал по архитектуре делал — ну что там можно наговорить? А музыка — она безразмерная. Меня интересует история, культурный слой и, кроме того, рок-музыка, в принципе, свой цикл завершила — все. С моей точки зрения, нового — ничего. Валера: — А если отбросить слово рок? С.Н.: — Если просто музыка, то у нас дома какие-то мантры без конца звучат. Валера: — Недавно мне принесли кассету с музыкой Гюрджиева, сначала мне показалось, что я чего-то не понимаю: он делает «тын-ты-дын» и все, а потом оказалось, что это очень и очень затягивает, теперь мне это очень интересно — Гюрджиев, Успенский и в связи с этим кондовая рок-музыка мне мало интересна стала. Как говорил Элвис Костелло — рок-музыкой занимаются либо негодяи, которые хотят заработать денег, либо узколобые дураки в косоворотах. Друг: — А Джим Моррисон что сказал? «В наше время, чтобы стать рок-звездой, надо быть или наемным убийцей или рок-звездой». С.Н.: — Но вы должны понять, что энергия рока в принципе кончилась. В 50-ые годы — протест против толстых родителей, потом — период хиппи, потом — металлический взлет, 70-ые, новая волна. Валера: — Здесь — да, у нас же — возрождение хиппейства, правда, мне не приходилось встречать хиппи «с философией», называющие себя хиппи сейчас все свели только к наркотикам и понятия не имеют ни о Берроузе, ни о Керуаке… Друг: — Вы еще играете на саксофоне? С.Н.: — На саксофоне нет: слава богу — украли. Наркоман залез в квартиру, все переворошил, ничего не нашел, но, саксофон унес. Страховка выдала денег за него — тысячу восемьсот, я деньги истратил. У меня чаще всего возникает вопрос: чтобы я в жизни делал, куда бы двинулся, если б с момента осознания мира я бы знал, что мне до конца дней своих не нужно зарабатывать на хлеб? Я таких людей встречал здесь — из аристократов, их я уважаю: очень многие из них бьются головой о стену — или в политике очень активно участвуют — лорд Бэтл такой — знаменитый антисоветчик — массу книг накатал, сейчас — европейский парламентарий — очень сильны идеалы. Вот так, вот такие люди с внутренним стержнем. Валера: — А вы отвечали себе на вопрос — что бы вы делали? С.Н.: — У меня уважения особенного к себе нет. Валера: — Я не об уважении. С.Н.: — Я знаю, что я что-то бы делал, скорее всего, занимался тем же самым. И еще вот это английское свойство — безжалостности к себе — оно позволяет им держаться долго в форме: здесь очень много сухих стариков — дисциплина, понимание того, что нельзя позволять себе чего хочешь и сколько хочешь. Валера: — А русская душа привыкла кормить свое тело телевизором и водкой на кухне. С.Н.: — Это политика обыкновенного варварства. Это Некрасов сказал: варварство, дикость и пьяницы — как было, так и осталось. Дело в том, что роул модэл исчез, общество построено по принципу все той же пирамиды: все смотрят на следующий уровень наверх, как истребили монархию, аристократию и высокий средний слой, так стало неского пример брать, а как только ты нарушаешь природный закон, скажем, благородства, так он по тебе же и бьет.
Эти разжиревшие, старящиеся к сорока годам люди, эти инфаркты уже к пятидесяти годам, это руины какие-то я на людей этих с ужасом смотрю! Валера: — Два как бы воровских правила: ничего не бойся, никому не верь, стыдно быть бедным и больным. Мне эти правила симпатичны, куда симпатичней, чем видеть вокруг себя людей с рыбьими взглядами и ощущать себя находящимся в огромном аквариуме-Ростове. С.Н.: — Во-первых, если хочешь в жизни двигаться — не оглядывайся назад и вниз не смотри. Неважно кто вокруг тебя и чего: бог с ними. Валера: — Но от людей-то приходится зависеть: ты играешь, кто-то слушает… Вот у меня некоторое время не было концертов и мне пришлось повесить зеркало и играть перед ним, но это — как с резиновой женщиной.
С.Н.(смеясь): — Не пробовал, но верю, а вообще обратная связь, конечно же, должна быть. Друг: — Вы не читали «Сказку о тройке»? С.Н.: — О Стругацких у меня впечатление неотчетливое. Ты пойми, что я другим занимался в те годы: Колтрейна анализировал. Я помню, меня один музыкант поразил — рулады он выводил какие-то волшебные.
Мы были знакомы, я его с фестиваля сумел высветить, привел к себе домой, он провинциальный музыкант — из Свердловска, а на фестивале мы вместе играли — я только в Большом оркестре, а он со своим квартетом. Вот дома мы у меня сели, ужин, все такое и я говорю, ну вот эта вот композиция, что это у тебя там за волшебство? » А — он говорит — это я поцелутовки гоняю» Поцелутовки! Это была целотонная гамма! (Смеется) Валера: — Скажите, Сева, чем современное музыкальное искусство России — центра, окраин ли — неважно — может быть интересно для Запада? С.Н.: — Абсолютно ничем. Валера: — А откуда тогда интерес у Брайана Ино, у Габриэля? С.Н.: — Ну Мамонов был достаточно экзотичным экспериментатором. Валера: — Может быть это интерес вампиров, которые ищут подпитки энергией? С.Н.: — Если она есть, а из России пока только одна дикость идет, дикость, грубость, неотесанность. Духовное развитие? Но это не то духовное развитие, о котором Россия говорит, помните старый разговор: вот на Западе щетки изобрели — зубы чистить, а в ответ — а пусть у нас зубы воняют, зато мы духовные!
Это, действительно, цитата из какого-то журнала 19 века. Так вот духовное развитие в России совсем не так понимается как у нас.
Духовность — ощущение Земли как единого организма, невозможность убить живое существо, понимание субстанций высшего порядка — грубо говоря — загробной жизни, космической энергии, новое ощущение живого Бога — не того, которого нам на иконе намалевали, это понимание всех духовных механизмов. В этом смысле Россия сейчас отстала лет на двести. Или на триста. Валера: — Думаю, что это не так. Думаю, что существует некий занавес, за который некоторые просто не желают заглядывать. Кира: — Ты говоришь о художниках. Валера: — Почему? Я и с урлой общался. Вы понимаете, что это такое? С.Н.: — Я знаю. А вот стих мне рассказали — «Очень нравится урле диск «Ин роск» ДИЕ ПУРПЛЕ»! Нет, в России есть и колоссальные душевные глубины, простота, доброта, честность. Россия, прежде всего, замешана на самоуничтожении: почти все пьют, жрут и все себя уничтожают. Понятия о том, что тело есть храм души — не существует. Валера: — Ну почему — молодое поколение, благодаря всеобщей американизации выбрало… С.Н.: — Движение вперед есть — и, слава богу, но в принципе, уважения к жизни — нет. Знаменитая буддийская история: человек хотел Будду увидеть — удалился на гору и медитировал четыре года, спустился — потому что никакого толку не было, и еще восемь лет делал усилия. А еще через двенадцать лет, наконец, он уверился, что ничего не получится и, спустившись с горе, пошел к людям, но сострадание за эти годы в себе выработал крепкое.
И вот он увидел умирающую собаку, причем задняя часть ее была уже покрыта червями, и он из сострадания хотел отодвинуть собаку с дороги. Отодвинул осторожно, хотел червей с нее смести, но подумал, что он червей каких-то подавит и рукой очень грубо.
Он начал червей слизывать и как только начал слизывать, язык у него пропал — собаки не было — перед ним стоял Будда. И человек спросил: что ж я раньше-то тебя не видел? А Будда отвечает: не дозрел — сострадания было мало. И они пошли вместе — Будда опять стал собакой и сказал: пойдем, проверим — что народ понимает. Человек положил собаку на плечо, и они пошли, ходили-ходили — никто даже собаки у него на плече не увидел! Тетка только одна, особо продвинутая, спросила: «Ты че собаку дохлую себе на плечо положил?» Понимаешь, такого уровня сострадания у нас еще… Правда, было оно в народе — инстинктивное — всегда хлебушек арестантам бросали.
Я знаю, что по материнской линии у меня дед был Михал Матвеич Сидоров — всю жизнь не мог о человеке плохого слова сказать. А он любил жениться и женился три раза и в результате остался стариком без жилья и он ходил у дочерей жить — по два-три месяца.
И ему — вечером: «Ну, папа, как Ирочка-то живет?» «Замечательно!» «А Нина?» «Превосходно!» «А Нюра?» «Великолепно!» И один был зять только — Букин (сейчас он уже Божьей волею помер), которого он не любил. И ему говорят: «Ну а Букин-то как?»
Его начинало ломать-крутить, и он говорил: «Сандалии смолит» — и большего себе не позволял! Вот я застал этих людей, понимаешь? Это еще рожденных в конце прошлого века… И из сиротского дома… У него была мать, но она почему-то его в сиротский дом отдала. Он ее всю жизнь боготворил, любил, но с ней ему не удалось побыть. Вот такая была публика. Кира: — Вы считаете, что Запад обладает долей интереса к остальным? С.Н.: — В Англии — да. В Америке — стена, это страна изоляциониская, среднего техасца ничего кроме местных событий не интересует, у них и новости так строятся — как раньше у нас — идут сначала комбайны, а потом все остальное. А здесь вы любого человека в пабе остановите — он вам даст исчерпывающую справку о происходящем в России или Югославии. Они все мыслят за пределами, имперское мышление. Все понимают, что в принципе в Англии ничего особенного не произойдет. Друг: — Сева, ребята на окраине встретили такого афганца! С.Н.: — Сейчас, я еще вернусь к афганцу — у нас на БИ-БИ-СИ — самая сложная работа — составить так называемую «роту» — 50 человек по сменам расставить, потому что у одного сердце болит, у другого задница, все начинают меняться — это страшно: начальник неделю сидит в позе Жукова перед Курской дугой! А я всегда говорю, что одну лондонскую секретаршу можно поставить директором «Уралмаша» и через неделю все наладится! Никакой тугодумности и исключительная сообразительность — особенно я замечал это за шотландками. Кира: — Люди здесь, тем не менее, мне кажутся замкнутыми на себе — я имею в виду в общении: «Это твои проблемы»… С.Н.: — …и отчего так происходит? Это понятно. В школе нельзя быть слабым, нельзя проявлять слабость, показывать ее. Если ты трус тоже нельзя показывать это, потому что школьный коллектив достаточно жесток друг к другу; глупость, идиотизм не прощаются и дети растут, с детства зыркая вокруг — как бы не оплошать.
Пример: невежливым считается не запомнить имя человека. С которым вас знакомят на вечеринке. Поэтому когда вас будут знакомить на английской вечеринке, вы увидите напряженные лица людей, которые с первого раза хотят запомнить ваше иностранное имя, которое никак в голову не влезает, уловить и запомнить, поэтому они повторяют про себя ваше имя.
А у нас: «Слушай, как там тебя… Запилинов?» Имя-то редкое, а не запомнил. Такие вот полярности. Отсюда такая некоммуникативность — они боятся не запомнить имя и облажаться плюс высокая самодисциплина. Кира: — Однажды на Мальте, где я был в качестве переводчика, мне довелось жить в номере с милым англичанином — мы общались 24 часа в сутки, ночь напролет гуляли по Мальте, ели, что-то пили, откуда-то убегали!
В России после такой ночи. Ну, я не знаю — братья! Братья на всю жизнь! На следующее утро: «Питер! Доброе утро!» А тебе в ответ — такой холод! То есть длительное пребывание вместе ничего не значит. Это было и — все. Для России это дико! Для России — это братан, друг, я тебе завтра позвоню, послезавтра приду… Это повод для залезания в душу, это повод для длительной дружбы без оснований! С.Н.: — Да это русского человека здесь ломает. Кира: — Но я считаю, что такие отношения честнее, лучше и здоровее. Они оставляют пространства… А отношения англичан не значат участия телом и душой, которые разрушают по идее… С.Н.: — И презумпции никакой нет. И, с российской точки зрения, дружбы здесь нет. Вы собирались рассказать мне о встрече с афганцем. Кира: — Мы с Валерой идем по окраине Лондона, разговаривая меж собой на русском, подходим к человеку в цветной шапочке и на английском спрашиваем, как пройти в музыкальный центр.
Человек интересуется поляки мы или русские. Я говорю: русские. «А я — сообщает человек — афганец! » Ну, все, думаю, сейчас морду набьет! А он: «Я афганец! Как я вас люблю!
Здравствуйте! Меня зовут… (так-то — выговорить невозможно)» Он хватает нас за руки: «Я очень люблю Россию! Кто вы? Да вы что! А я живу в Англии 18 лет, мой любимый писатель Михаил Афанасьевич Булгаков…»
Я столбенею: Михаил Афанасьевич! Полный сюр! Встретить на окраине Лондона 18 лет живущего здесь афганца в шапочке цветной, который обожает Булгакова! Дуга замкнулась! С.Н.(просмеявшись): — Потому что Булгаков — кристаллизация той культурной энергетики, которая уже была, а то, что уже сконцентрировано… Кира: — Осадок, я бы сказал, осадок, а не кристаллизация. «Мастер и Маргарита» — библия интеллигентов-шестидесятников, поэтому кто успел сгрести… сейчас все по-другому и Булгаков не в фаворе. А здесь у нас снесло крышу, мы ощущаем себя участниками перформанс, мы перестали считать, как в первые дни, фунты, я чего-то накупил… Валера: — А я чуть не купил. Гитару, но по фунтам не потянул, честно говоря, да и потом, я — электрический гитарист, просто появилось желание поиграть в метро, как бы аналог русского подземного перехода… С.Н.: — Неплохая мысль, кстати, русское надо петь только: здесь за иностранное денег не дадут. У меня тут есть чувак знакомый — Уткин — баянист из московского театра, играет на гитаре и на баяне, у себя выработал бельканто такое: «Ля-ля» — большим успехом пользуется. Валера: — Интересная деталь: чтобы играть в метро или на улицах Лондона нужно получить специальное разрешение, подтверждающее твой достаточный уровень! Друг: — Кстати, Сева, вы подарили мне компьютерную распечатку своей лекции о БИТЛЗ — можно я с ребятами передам ее для ростовского журнала «Ура Бум Бум»? С.Н.: — Так надо весь цикл давать, чего ж одну? Сейчас идет лекция N28. Друг: — Как ваша история с публикациями? С.Н.: — Пару лет назад издатели какие-то затеяли большой проект многотомного издания, но, поскольку, распечатки радиопрограмм выглядят довольно глупо — другая техника письма, то я концептуально придумал книгу «От автора — к читателю — непосредственно»
То есть автор набирает все сам, сам клеит картинки, сам подписи к ним делает, чтобы не было никаких — ни технических, никаких редакторов.
И в предисловии говорится: «Между нами только печатный станок — и все», поэтому что найдете — ругайте только меня. Этот макет (а мне пришлось купить компьютер и изучить его) заслали в Москву, в издательство, причем у меня были сомнения: парень уж больно был комсомольского вида, и вот это все очень искусно замяли — якобы был пожар в типографии…
И этот макет мы вырываем из них назад уже полтора года. Часть они отдали, а часть нет, и мы вот решаем сейчас что будем делать. И мы так представляем себе, что если бы Комитету по старой памяти нужно было задробить проект, то они бы активно действовали: послали бы человека с предложением и замяли бы на два года. Друг: — Сева, простите нескромный вопрос: что у вас за отношения с «Европой плюс?» С.Н.: — Я начинаю вещать на Санкт-Петербуржском канале — на «Радио один» — первая ласточка — Россия начинает покупать программы. Это программы об английской музыке. Это уже люди из новых коммерческих структур, которые нашли деньги. Кира: — А какого рода фильмы вы в Голливуде делаете? С.Н.: — Ну вот последний мой сценарий — уфологическая комедия. Но нашего структурного мастерства недостаточно. Я написал первый сценарий, вторую версию и мне мой режиссер говорит: показывать нельзя — под него денег не дадут, а как только сценарий готовый прочитали — к нему больше никто не вернется, поэтому сейчас стратегия такая: нашелся у нас продюсер — глава одной из киностудий.
Они со своей стороны тоже понимают, что без меня тоже пути нет, потому что английский сценарист… ну словом… вся жизнь уйдет. Следующая стадия: я сажусь и в субботу-воскресенье из 125 страниц сценария делаю 12-15. Кира: — Претензии к развернутости? С.Н.: — Нет — психологический ряд другой — на них же не попадешь, есть миллионы контактов с аудиторией, которые не угадаешь: мне кажется «смешно!», а им — нет.
Ну, я потом расскажу массу примеров. А от одного дома нас отлучили навеки за рассказанный анекдот. Короче говоря, я маю этот сценарий до следующей стадии, которая называется «тригмент», но я этот тригмент не смог бы написать, если б не знал всей истории.
Сейчас, поскольку сценарий написан, я знаю все истории, и все они друг с другом завязались и теперь продюсер довольно-таки уверен, что он найдет money на основании этих 15-ти страниц и тогда, может быть, уже я с каким-нибудь английским сценаристом будем доводить вторую версию до третьей.
А пока есть начало-конец, все персонажи, но как рабочий документ, а под него денег не получишь.
Вот психологическая разница (С.Н. хохотнул — прим. УББ): мы были здесь в одной семье. Он сценарист, она — актриса — известные люди, ну и поскольку я из России, а отец — еврей — их тоже интересует завязывание, ну, они говорят: «Какой-нибудь еврейский анекдот расскажите».
И я рассказал анекдот, который переводится, потому что не все они переводятся. Шталмейстер в цирке выходит и объявляет: «Смертельный номер! Человек-еврей!» (Хохочет). Никто не засмеялся. Меня сочли фашистом каким-то! А хрен их знает! Они же все тонкие! Кира: — А я одной девушке-американке рассказал совершенно невинный российский анекдот: «А вы расслабьтесь и получите максимальное удовлетворение» С.Н.: — Ой ну что вы! Америка же помешалась! Уже нельзя употреблять все, что кончается на «men»! Нельзя сказать сhemen — это все! Это сексизм, мужланство. Безумная страна! Все просачивается из передовой Калифорнии, начиная от нешелушеного риса и хиппи и кончая…
У них продвинуто все — от медицины до образа жизни. Вот, например, Мики Сикс — басист из МОТЛИ КРЮ — говорят наркоман-перенаркоман е мое, а я вчера фотографию в журнале видел — щечки — как у младенца, а он уже десять лет метал свой гонит на сцене, цвет лица — ни пятнышка — ничего — здоровейший парень! Кира: — Как все же странно: я в Англии как турист, а по улицам хожу и думаю вот это, вот эти… С.Н.: — Кстати, как режиссер вы должны приподнять очки и очень осторожно посмотреть на девушку, сидящую справа, рыжую, у нее плечо видно, вот такого цвета плеча, кроме как на эрмитажных картинах, я нигде больше не видал: тело такое белое, что зеленое. Послесловие, что ли. Новгородцев не пьет спиртное и не курит. По крайней мере, не делал этого с нами. Только водичку с лимоном потягивал.
Добрый наш Друг все порывался водочки взять, но обошлись мы пивом, а Борисович водичкой. Было очень заметно, что Севе хотелось говорить больше о себе, но мы же, нахальные провинциалы, толкались фразами как локтями. Прощаясь, Сева оставил автограф — я попросил его об этом, потому что почувствовал, что он этого хочет, и потому что не попросить было бы невежливо.
Сева написал на моем пресс-релизе этакий подъебистый верлибр: «Ты помнишь, Валера, Как вместе мы пили Ты — пиво, я — воду?» Извините, уважаемый Всеволод Борисович, за то, что вы выпили много воды, а я — слишком мало пива. Валерий Посиделов 29.7.1994. Лондон Редактирование – Галина Пилипенко Впервые опубликовано в журнале УРА БУМ БУМ Позже стало главой книги «Магия рок-музыки», издательство «Феникс» Ростов-на-Дону p |
