Вера Котелевская. Страдания юного Алика

Ростовчанин Альберт Погорелкин не актуальный художник: работает он не с имиджами и концепциями, а с образами, давая пищу ностальгирующим по человечному модернизму

Если бы ростовский паренёк Алик Погорелкин предпринял путешествие во времени и оказался эдак в Мюнхене 1937-го или в Берлине 1938 года, то висеть бы его картинам на печально знаменитой передвижной выставке Entartete Kunst. Открывали непристойный показ «дегенеративного» искусства «сами»: Геббельс и Гитлер.

Тоталитаризм всегда побаивался изображений больной души. Боль вообще неполиткорректна. Куда корректнее изображать победу здорового тела над нездоровым духом, самозабвенно подражая античным и ренессансным мастерам. На том историческом вернисаже здоровому — или, во всяком случае, тянущемуся ко всему здоровому — зрителю предлагалось сличить работы дилетантов из психиатрических лечебниц и полотна и графические листы Кокошки, Дикса, Кирхнера…

Клинические дилетанты прекрасно справлялись с академической техникой, а вот экспрессионисты — не очень. Деформация реальности, по верному диагнозу Ортеги-и-Гассета, правила бал.

Помянутое событие один к одному напоминает советские разгромы искусства загнивающего Запада в толстых искусствоведческих журналах. Однако репродукции того, как «не надо», служили для наших отрезанных от мирового процесса авторов единственной лазейкой в иное.

Сегодня мир открыт. И искусствовед Татьяна Сухорукова нашла для Алика более близких во времени родственников — британца Бэкона, француза Дюбюффе, заставивших изобразительное искусство конца прошлого столетия снова заговорить на языке грубой экспрессии. «Сырой взгляд» вернулся. Но парню нет дела до глобализации и влияний: он пишет, как дышит. Неровно, нервно. Доказывая, что некоторые стилевые схождения — скорее внестилевой природы. Они — в воздухе времени.

Выставка Альберта Погорелкина 7-22 апреля в ростовской «М-Галерее», разместившейся на культ-площадке «СПАЦИО», курируется Лейли Аслановой. По её словам, новый проект без помощи друга художника, хорошо известного в Ростове и за пределами Сергея Сапожникова (выставки в московском «Винзаводе», питерской галерее «Д137»), не состоялся бы. Во всяком случае, в том виде, в каком он предстал перед зрителями в итоге. Недавняя выпускница художественного вуза, Лейли Асланова пробует свои силы в подготовке разных по идеологии событий. Одним из них стала экспозиция иронично-гламурной (мы бы определили её так) серии STRONG краснодарца Игоря Михайленко в рамках I Южнороссийской биеннале современного искусства (июнь 2010).

Сотрудничество с Альбертом Погорелкиным — совершенно другая история. Здесь не место ни иронии, ни концептуальным играм с буржуазным поп-артом. Живопись Алика — это про искренность.

История одиночки, одного, человека наедине с собой и миром, который одиночку не слышит, как не слышит его и трудно визуализируемый Бог. Это исповедальное искусство. Надо ли пояснять, насколько исповедальность нынче неактуальна? Она попросту не слышна в серии громких выкриков и жестов. Премии дают за поступки, работающие на массу, на противостояние и с ней, и с официозом одновременно. Экспрессионизм, в русле которого, несомненно, звучит художественное высказывание ростовского Эгона Шиле, говорит изнутри человека. Он актуален, потому что резонирует на дурное в современности мгновенно, но резонирует на языке индивида, а не имиджей. Альберт Погорелкин, прячущий перед телекамерами глаза за кичевым солнцезащитным раритетом, актуален в высшей степени. Но услышат его не сейчас.

Позиция самонаблюдения и самоисследования реализуется у художника в лейтмотиве автопортретов — нет, не реалистических, конечно. Но из картины в картину кочует персонаж с младенчески голым черепом, с искажённым по-мунковски лицом, деформированным телом. Он иногда изображается вовсе младенцем, даже неродившимся зародышем. У Погорелкина это желание укрыться от мира, спастись в бессознательном (лучше б и не выходить из него, и «не рождаться», по Шопенгауэру). Текстовка, которую плотно забивает художник по углам и верхам своих полотен, перемежая орфографические ошибки с откровениями, вторит тому же. Такое автоматическое письмо — попытка саморасшифровки, договаривания того, что, как мнится художнику, слишком свёрнуто в визуальной метафоре. Это что-то вроде речи на кушетке психоаналитика — бессвязной, но изобилующей «нужными» доктору (зрителю) оговорками.

Это арт-терапия для автора. Творчество лечит художника. Но не калечит ли зрителя? Не довольно ли боли и в мире, по ту сторону галерей? Или, напротив, сегодня мы прочно защищены от таких экскурсий в бессознательное? Есть телевидение, дизайн, шоу, торгово-развлекательные центры, есть примиряющий с миром конвейер карьеры. Всё, чтобы не помнить, откуда и зачем ты пришёл. Человек-улитка не хочет разворачиваться. Боль ощутима и предельна, а потребление — бесконечно. Образы Погорелкина неудобны в потреблении: вызывают оскомину, горечь, глухое раздражение.

Эти узнаваемые признаки «неудобства» и относят творчество Погорелкина к искусству модернизма, который никак не умрёт, сколько б его ни хоронили соцреализм, неоакадемизм или постмодернизм. Очень уж трудно художнику отказаться от разговора о себе — человеке.

Фото Михаила Иванникова

«Эксперт Юг» №15 (154)
18 апр 2011