«Золотой петушок» режиссёра Серебренникова показал зубы

Спектакль Кирилла Серебренникова в Большом театре

Добавив золотому петушку вторую голову, Кирилл Серебренников сделал его гербом государства царя Додона

Премьера опера

Большой театр показал премьеру оперы Римского-Корсакова «Золотой петушок» в постановке Кирилла Серебренникова. Вторая работа известного режиссера в оперном театре сильно смахивает на политическую сатиру.

Фото сайта expert.ru

СЕРГЕЮ ХОДНЕВУ показалось, что достоинства постановки этим отнюдь не исчерпываются.

Палата царя Додона в спектакле, где Кирилл Серебренников выступил также (вместе с Галей Солодовниковой) в качестве художника, выглядит вот как. Это грандиозный дворцовый интерьер в сталинском стиле, тщательно скопированный в полный размер, кажется, с парадной залы одного из павильонов ВСХВ и украшенный светильниками на манер московского метро, обильными барельефами и расписным плафоном. На галерее под самым плафоном тихо занимают места снайперы: готовится торжественное заседание. Равшаны и джамшуты в трениках спешно раскатывают по узорчатому паркету ковровые дорожки и устанавливают трибуны. Молчаливые восточные женщины с пылесосами наводят окончательную чистоту. Проходят с инспекцией бравые охранники с овчарками и миноискателями — таков фон, на котором Звездочет, путающийся под ногами у всей этой своры дряхлый бедняк, произносит свой спич про намек и урок.

И потом приходят они — вальяжный национальный лидер с манерами генсека, два соперничающих царевича — один с ноутбуком под мышкой, за другим (привет писателю Сорокину) увиваются опричники с собачьими головами у пояса, бояре в шубах, надетых поверх современных костюмов, генералы в парадной форме. А с ними гвардейцы, секьюрити, протокольный фотограф, спичрайтеры с папочками и прочая придворная публика.

В качестве государственного герба всюду (от мебели до генеральских погон) красуется двуглавый золотой петушок. Сам оракул при этом — мальчик, которого опутывают светящимися проводами и электродами и прячут в громадную фигуру все той же двуглавой птицы, откуда он (голосом спрятанной за сценой Анны Хвостенко) кукарекает свои политические прогнозы. Народное ликование изображает периодически выбегающий на сцену как бы армейский «ансамбль песни и пляски», а номенклатурные тетки изображают галантные сновидения Додона, которому взбивает подушки высокопоставленная чиновница Амелфа — дородная дама с халой на голове.

А когда в третьем акте вернувшийся из похода вместе с Шемаханской царицей Додон принимает в том же зале парад: мимо помоста-трибуны маршируют знаменосцы с красными знаменами, военный оркестр и пупсы с гигантскими петушками на палочках, а чудищ из свиты царицы изображают псиглавцы, солдаты в костюмах химзащиты и торжественно проезжающий по сцене макет баллистической ракеты. Хор, выстроившийся у меняющихся на заднике панно в стиле «Первомай при Брежневе», в это время поет: «Верные твои холопы, лобызая царски стопы, рады мы тебе служить, нашей дуростью смешить».

Зубоскальство над образами советской и постсоветской (для режиссера их неприятная преемственность вопроса не составляет) власти может заставить искать в образах спектакля сплошные намеки на некоторые отчаянно конкретные обстоятельства. Про двух царевичей — тут все понятно, но какие только еще версии не звучали в премьерный вечер в кулуарах. Звездочет — это Андрей Дмитриевич Сахаров! Шемаханская царица — это Алина Кабаева! Да нет, встреча Додона и царицы — это полковник Буданов и Эльза Кунгаева!

Но похоже все-таки, что в части сатиры режиссер (в полном, кстати, соответствии с духом оперы Римского-Корсакова) имеет в виду вещи куда более архетипические, чем сиюминутные. Да и не всегда он говорит о власти. Восточная красавица, бесстыдным флиртом доводящая Додона до того, что он неловко пляшет прямо на гробах сыновей — это ведь не напоминание о пляшущем Ельцине, помилуйте, неужели это не похоже на сотни историй про унижающую любовь, от Геркулеса и Омфалы до «Луизхен» Томаса Манна?

Второй акт, где царь встречает Шемаханскую царицу, вообще решен не как политический памфлет, а скорее, как мрачная декадентская пьеса. При помощи мудреных видеотехнологий декор стен то вспыхивает мириадами огоньков, то совсем в духе какого-нибудь «Искушения св. Антония» оживает — лепные знамена реют, рабочие и крестьяне маршируют. Царица любуется своим отражением в цинке, которым обиты крышки гробов, по сцене бегают мальчики, изображающие души убитых царевичей, а царь в конце концов подносит зазнобе голову воеводы Полкана на блюде. И все это, между прочим, тоже не слишком противоречит либретто Владимира Бельского, где можно отыскать и аллюзии на туманы символистской поэтики, и сохраненные фрейдистские обертоны пушкинской сказки.

Жаль только, что блистательный текст Бельского так редко можно было расслышать. Главной музыкальной неприятностью этого «Петушка» оказались масштабные проблемы с дикцией — почти у всех, за вычетом прилежно выводившей колоратуры Шемаханской царицы Венеры Гимадиевой и американского тенора Джеффа Мартина, чей Звездочет, правда, смущал чересчур характерным оттенком и зыбкими верхами. В выверенной и стабильной работе маэстро Василия Синайского (кстати, явно прекрасно сработавшегося с режиссером) особых сюрпризов не было, но зато на роль сюрприза вполне мог претендовать Додон в исполнении Владимира Маторина.

Заслуженный бас, чье имя ассоциируется с совсем другой порой Большого театра и с совсем другим характером артистизма, при всех возрастных вокальных сложностях выглядел в спектакле Кирилла Серебренникова самым сильным, живым и органичным исполнителем. И даже пожертвовал ради этого своей бородой. Бороденки-то, как известно, нынче не в моде.

Фото и текст:  Коммерсантъ