Ольга Тиасто. “TOCTИK, ЛAHEЦКАЯ И СКОРAЯ ПОМОЩЬ CОBETCКАЯ”. Часть 1
|
Главы из книги “TOCTИK, ЛAHEЦКАЯ И СКОРAЯ ПОМОЩЬ CОBETCКАЯ”. Часть 1 Это вам не анекдоты о том, как «скорая» потеряла больного, и он вывалился из задней двери на носилках, а серьёзный рассказ человека, долго работавшего в здравоохранении. Имена и фамилии персонажей выдуманы или изменены, все совпадения случайны, и автор ответственности ни за что не несёт. (От автора). ГЛАВА 1 Ночные дежурства. Опасные встречи. Эх, жизнь пошла скучная, эмигрантская. Из дома- в супермаркет, от компьютера- к холодильнику. Вспомнить бы что-то весёленькое! И нащупываешь судорожно в кармане коробочку с каликами: почему её надо держать при себе? Неровен час — поплатишься головой… Чтобы таскаться по тёмным подъездам в ночи, нужна завидная храбрость. Иногда приходилось дежурить одной, без фельдшера, и продвигаясь вслепую вдоль стены, определять на ощупь номер квартиры. И опасаться: a вдруг дверь раскроется и чьи-то злонамеренные руки затянут внутрь?!… Но ничего такого, слава богу, не случилось. И даже наркоманы попадались миролюбивые; или они от чего-то другого тащились — нюхали клей «Момент», например? У меня обоняние развито не очень. То есть, сильные и очень сильные запахи я различаю. Когда у других прямо-таки дыхание спёрло от вони, я начинаю различать. Поэтому понять, например, кто напился и спит, а кто потерял сознание по другой причине- мне было затруднительно. Для этой цели в такиx случаях приглашался специальный консультант из водителей, чаще всего Лёха Лемке. Он вылезал из машины, склонялся над недвижным телом и нюхал своим длинным носом, после чего, осклабившись, говорил с батайским акцентом: «Та ты што, не слышишь? Та он же пьян до усирачки, от нево ж разит, как от не знаю ково!» Тут его одолевал соблазн покопаться в карманах у пьяного субъекта, аргументируя тем, что «менты всё равно его оберут». И обещал со мной поделиться. И трудно было ему не пойти на уступки- должен же человек быть заинтересован в работе! А то -какой интерес? Ну, бензин там оставшийся после смены себе сольёт- и всё. Поэтому они даже лютой зимой, водители, машину не прогревают, бензин себе экономят. А ты выходишь из тёплого помещения и садишься в холодную жестянку, особенно ночью- бр-рр! Потом мы вызывали пьяному ментов и отдыхали блаженно; менты не спешат на такие вызовы, а мы должны находиться «у тела» вплоть до их приезда. Тут можно и пoкурить, и перекусить. Поначалу была я в паре с фельдшером Пушниром, пятидесяти трёх или пятидесяти пяти лет- в общем, по возрасту годился в отцы, внешностью напоминал инспектора Коломбо из незабываемого сериала, а ростом был чуть ниже моего плеча. На голове носил вязаную шапочку- петушок, и, чтобы придать ей стромкость, внутрь засовывал сложенную газету. С газетой шапка стояла, не опадая набок, и прибавляла ему двадцать сантиметров роста и столько же значительности. С Пушниром никто не хотел работать, все жаловались, что от него «воняет чесноком». Фельдшер ел чеснок три раза в день: на завтрак, обед и ужин, хвастался крепким здоровьем и пропагандировал пользу этого замечательного продукта. Все с ним соглашались, зная о лечебных свойствах чеснока, но работать никто не хотел. Я удивилась, узнав от других врачей, что Пушнир «бессовестно жрёт перед работой чеснок». — Как, ты не чувствуешь запах?!- изумлялись они. -Не-а. Не чувствую. -Значит, тебе повезло, — заключали.- А так- дядька он неплохой. Вот и работайте с ним! Так мы и были в одной бригаде, пока не явилась фельдшер Ланецкая, потрясающая личность, и мы не спелись, образовав «бригаду нового типа». А один раз наши дела с Пушниром были плохи — нас чуть не побили. А спас нас Лёха Лемке, водитель. Дело было зимой. Как сейчас помню: холодно, скользко, колдобины ледяные. С трудом отыскали мы адрес во тьме, подъехали к многоэтажке. Как только мы с Пушниром вышли, Лемке привалился лбом к стеклу и задремал. Поднимаемся на этаж; нас встречают, провожают в квартиру. Повод- «аллергия». И видим такую картину: в глубине комнаты- стол, торопливо сдвинутый в угол, со всякими блюдами и напитками- видно, внезапный недуг досадно прервал только что начатый банкет. Было заметно, что съедено мало- только успели приступить. (По ночам на меня нападал страшный голод, но об этом- потом). У двери справа — кровать, на которой лежит хозяйка, наш пациент. А посреди комнаты на табуретке сидит злобный нетрезвый подросток, на вид ему лет семнадцать, на одной руке -к ожаная перчатка без пальцев, и он нервно так то разжимает, то сжимает кулак, вроде как тренируется. И наше появление комментирует так: — А-аа! Гондоны приехали… Я стараюсь пропустить приветствие мимо ушей, хотя уже встревожена этим началом, и бочком пробираюсь к постели больной. Отец и сестра просят на юношу внимания не обращать: «Он подвыпил, знаете, устал и озлоблен». Два раза звонил в «скорую», и кто-то там в диспетчерской ему как-то грубо ответил. Может, он думает, что отвечают по телефону и затем приезжают на вызов одни и те же люди? -Почему так долго не ехали?… Я отвечаю: мы приехали сразу, как только получили вызов. А лежать он мог и два часа, так как нынче работают всего семь бригад. Оказывается, ждали они всего каких-то двадцать минут; ну, значит, ещё всё в порядке…Итак: -На что у вас аллергия? Какие лекарства не переносит больная?- спрашиваю у родных, в то время как опытный Пушнир уже набирает в шприц нужную смесь и благодушно поясняет: “Эуфиллин, например, не переносят некоторые…” — Ты! Уфилин- муфилин!- кричит визгливо подросток. — Откуда мы знаем?!Ты, пидарас, давай лечи, не задавай вопросы!… Родственники и оказавшийся тут же друг уводят его в другую комнату, но он тотчас возвращается. Я пытаюсь сосредоточиться на больной и слышу сбивчивый рассказ мужа о том, как ему «еле удалось разжать ей зубы ложкой, а не то откусила бы себе язык». — Так может, у неё эпилепсия?- осеняет меня «догадка».- А? — Да, — соглашается муж. Он тоже немножко выпил и они перепутали аллергию с эпилепсией. Пушнир выливает содержимое шприца и готовит новый коктейль. Больная эпилепсией тоже немножко выпила, что привело её к плачевному результату. -Я вас, гондонов…- грозит нам пальцем из угла, мрачно кивая головой, подросток. Пушнир выступает вперёд — маленький, но всё же мужчина- и отеческим тоном взывает к нему: — Сынок! Я на сорок лет тебя старше, и… …и получает с размаху удар ногой в пах. Пушниру бы не поздоровилось, но он успел отскочить, и нога зацепилась за полу халата. Вслед за этим в нас полетела брошенная злобной рукой табуретка и раскололась об стену в двух сантиметрах от моей головы. — Нет! Хватит! Я не могу так работать!…Я вызываю милицию. Воспользовавшись тем, что опешившие вначале родственники скрутили, наконец, своего агрессивного дебила (и вероятно, в будущем тоже эпилептика), бегу на лестницу, в лифт. Там меня настигают родные и близкие, буквально тащат из лифта обратно, напоминая мне о клятве Гиппократа и уговаривая выполнить мой долг до конца. Я объясняю, что в такой обстановке не могу сосредоточиться; я уже вся в красных пятнаx и трясусь, и фельдшер так может ошибиться и даже ввести больной не то лекарство; так что, пожалуйста, избавьте меня… «Уже избавили, уже избавили…»- уверяют они. Агрессивный подросток выведен другом во двор. О-кей. Я опять усаживаюсь у постели пациентки, и мы доводим дело до конца. Но приключения разгневанного сына на этом ещё не кончились. В подъезде ногой он выбил стекло, осколки которого посыпались сверху на «скорую» и спящего в ней Лемке. Расстроенный неудачной расправой с нами, малец спустился во двор и решил отыграться на нём. Далее- из рассказа Лёхи: —Сплю я, значит, себе в машине…Тока заснул-….хуяк!!…сверху посыпались стёкла…Я смотрю- как-кого хуя?!…а тут этот, значит, мудозвон, открывает дверь в кабину и говорыт: «Ну, што, пидарас?»… -«Хто- пидарас? Я- пидарас?! Я ттибе покажу щас пидар-раса!» Взял монтировку из-под сиденья, думаю: «Щас я ттибе перехуйярю!» -Где доктора?! Что ты сделал с докторами?!…А ну, веди!… Таким образом, вслед за присмиревшим неожиданно подростком в дверях возник растрёпанный, с помятым лицом Лемке, тоже маленького роста, но с монтировкой в руке и по-бойцовски настроенный. Он пришёл убедиться, что с нами всё в порядке, и долго ещё трёхэтажно матерился, потрясая железной палкой и добавляя: «Понимаешь ты…» Чтобы успокоить, родные и близкие отвели Лемке к столу и усадили там, похлопывая по плечам и предлагая выпить и закусить, что было весьма кстати в такую холодную зимнюю ночь. Он всё ещё долго и недовольно оглядывался на дверь, за которой исчез- теперь уже насовсем- поганый подросток, и повторял: «понимаешь ты..» Этим он хотел сказать родителям, что детей надо воспитывать совсем по-другому, так, чтобы они «не вытворяли чёрти-што». Постепенно, однако, его возгласы становились всё более одобрительными, так как в тарелку ему подкладывали вкусненького и подливали в стакан. На нас, всё ещё занимающихся больной, Лёха стал посматривать с весёлой снисходительностью победителя, и имел на то право- нам с Пушниром не предложили ни выпить, ни закусить. Вот что значит пролетариат, наш гегемон, вооружённый монтировкой, и что значит- интеллигенция, всякие там «шприцы». Кушайте себе на здоровье клятву Гиппопотама, кушайте- не обляпайтесь. Повеселевший Лемке был потом героем дня на подстанции, где под дружный хохот изображал в лицах историю «спасения докторов», приукрашая её всё новыми матюками. Пушнир сразу прилёг, не снимая «петушка» с газетой внутри, на кушетку, и тут же заснул, как убитый. ГЛАВА 2. Протасов в Зазеркальи. Немного о пристрастии к спиртному. Одним оно кажется неопасной и временами даже забавной привычкой, другие видят в нём серьёзное заболевание… На нашей тринадцатой подстанции БСМП, что расшифровывается как Больница Скорой Медицинской Помощи, этим делом грешили многие. Может, соблазнял пузырёк со спиртом, всё время присутствовавший в ящике; а может, сюда приходили работать уже готовые алкаши, выгнанные с других мест за полной непригодностью. Был, например, один бывший ассистент, уволенный с кафедры пропедевтики внутренних болезней, привыкший покрикивать на студентов. Он и на подстанции ходил с начальственным видом, вечно надутый и с сизым от беспробудного пьянства носом. Киряли и многие другие; но доктор Протасов- это хрестоматийный случай. Он напивался до неприличия, засыпал в машине у подъезда, приехав на срочный вызов, и потом, проснувшись, уезжал, решив, что уже «полечил» больного. Если, конечно, водитель его не будил и не подсказывал, что «нужно бы всё- таки сходить», а то- вон кто-то уже кричал истошно три раза с десятого этажа. Его держали на подстанции только из-за жены, заведовавшей больничной аптекой. Доктор Протасов носил очки, прилизывал волосы, имел торчащие уши и был похож на гадкого раскормленного кота, особенно когда, чуть проспавшись, начинал благодушно приставать к женщинам. Делая им сальные предложения в коридоре, он неизменно обращался по фамилии. «Ланецкая, — говорил он, например.- Давай с тобой завтра, а?» Почему-то ему казалось, что должны радостно отвечать взаимностью. …И вот, после многочисленных предупреждений и выговоров, доктор Протасов наконец уволен. За что? Те сутки он, можно сказать, отдежурил нормально; оставался последний вызов- и можно сдавать смену. (Пузырёк со спиртом давно опустел и ягодицы страждущих перед уколом уж давно протирались йодом). Идти к больным не хотелось, поэтому Протасов был возмущён, увидев за спиной у женщины, открывшей ему дверь, фигуру в белом халате. -В чём дело?- строго насупился он.- Зачем бе-беспокоите «скорую помощь»? У вас уже есть один врач, — он указал в коридор,- пусть он вас и лечит! С этими словами доктор развернулся на каблуках и нетвёрдой походкой, сопя, пошёл по лестнице вниз. Женщина изумлённо обернулась: за её спиной в коридоре стояло зеркало. Если бы Протасов сфокусировался получше, он непременно узнал бы человека в белом халате- его оттопыренные уши, очки и двойной подбородок- всё то, что привык видеть в зеркале каждый день. Об этом ему и сообщили, как только он вернулся на подстанцию. Были, правда, среди врачей и невинно оболганные и обвинённые в злоупотреблении, хотя на самом деле они были трезвенниками. Просто почему-то имели внешний вид забулдыг. Например, Богослав, одевавшийся так, будто пропил последнее: подстреленные брючки, курточка, которую носил ещё в стройотряде, и тельняшка вместо нижнего белья. Или врач Федорня, не очень любимый коллективом, и особенно водителями, из-за привычки громко и неэстетично сморкаться, и потому получивший прозвище «Пидорня». Он был болен рожистым воспалением, оттого первым делом бросались в глаза «цветущий» красный нос и щёки. А один раз, когда холодной ночью он явился на вызов к больным с головой закутанным в серое казённое одеяло, в сопровождении так же закутанного фельдшера, он вообще напугал вызывавшую до истерики. Ей предлагали потом прислать другую бригаду, но она отказалась: видимо, всё прошло. Кстати, я не вижу ничего дурного в прозвище «Пидорня». Напрасно Федорня обижался. Например, было двое хронических больных гипертонией, к которым мы частенько приезжали на вызов- муж и жена по фамилии Пидоряки. Как сейчас помню, мы всегда заполняли две карточки: Пидоряка Иван Степанович и Пидоряка Мария Григорьевна. И никто из них не собирался менять фамилию. Они, может, даже гордились ею, эти Пидоряки. Не зря же Мария Григорьевна, носившая до замужества девичью фамилию, не постеснялась выйти замуж за Пидоряку и разделила с ним фамилию и судьбу…Возьмём с неё пример! А другая врач, которую иногда принимали за пьяную и жаловались на неё по телефону, была Лена Никитина, женщина с короткой стрижкой и крупными чертами лица. Она перенесла менингоэнцефалит и после него стала говорить очень медленно, как если бы пластинку, записанную на сорок пять оборотов, поставили на тридцать три; отчего речь её напоминала речь пьяного или, скорее, наркомана. Писала она тоже медленно; как-то раз я одолжила ей «на минуточку» ручку и с изумлением наблюдала, как она выводит по букве в час, с трудом, будто двоечник в первом классе. Тут можно только посочувствовать. Бедняга. С той же медлительностью и расстановкой рассказывала она о своих любовных приключениях, которые имели место на море, в период летнего отпуска, и были обычно связаны с различными «художниками» или грузинами. -… А он мммне гговори-ит: «Пп-пила?…Ела?…Пплати!» (Как только они с грузином вышли из ресторана). — Ну, и что?…А ты?!- нетерпеливо спрашивают взволнованные слушатели. Никитина кокетливо и скромно оправляет юбку на огромной попе: — Нн-нуу…я заап-платила. И сокрушённо вздыхает: мол, что поделаешь?… Никто Лену и не осуждает. Должна же быть у человека какая-то отдушина. Пусть это даже вульгарный грузин с его вульгарным шашлыком. …Кстати, я тоже грешна. Я тоже сливала спирт после смены в другой пузырёк и несла домой. Что делать? Годы развитого социализма, тотальный дефицит. А спирт мне был нужен для протирки магнитофонных головок. Г Л А В А 3. Врачи, с которыми никто не хотел работать. Этих врачей узнать можно сразу: угрюмый и понурый, тащит свой ящик, без фельдшера, в одиночку, и никому не смотрит в глаза. То есть, они были бы совсем не против работать с фельдшером- вдвоём не так страшно ходить по ночам; но фельдшеров на всех не хватало, и каждый из них стремился найти себе «удобного» врача, с теми же взглядами на жизнь и привычками. Дерезе трудно было бы подобрать себе пару. К чести его надо сказать, что он был одним из немногих (теперь уже вымирающий тип) врачей-фанатиков, преданных медицине в целом и своей работе в частности, призванных нести свой крест и служить людям. Но здесь он немного перебирал, впадая в крайности. С утра Дереза сам себе устанавливал «норму»: десять вызовов до обеда и десять- после; и если в этот норматив не укладывался- бывали дни, когда вызовов с утра было мало- он добровольно лишал себя обеда. «Не заслужили», -говорил он тогда. Одновременно обеда лишался и фельдшер, особенно если был тих и безропотен. Если же попадался вредный и несознательный и начинал протестовать, как, скажем, Штайнер, у которого был хронический гастрит и питаться он должен был четыре-пять раз в день, строго по расписанию- тогда Дереза выделял ему на обед двадцать минут, не больше. Я, например, когда один-единственный раз работала со Штайнером, вообще отвезла его домой на весь день- настолько он мне надоел со своим режимом питания и выдавливаньем прыщей- и забрала его только ночью, чтоб не ходить одной по подъездам. Да и фельдшером он был бестолковым- не попадал в вены, приходилось всё делать за него. Видимо, этот гуманный подход пришёлся ему по душе- спустя две недели он робко предложил мне «вместе пойти в кино». Так вот- не говоря уже об обедах, Дереза игнорировал и другие нормальные человеческие потребности. Однажды ему дали новенькую девушку Галю (бедняга, она не знала, с кем имеет дело), и где-то после шестого вызова она, терпевшая уже час, застенчиво попросила его заехать на подстанцию. — Зачем?- спросил Дереза, имевший железный мочевой пузырь. -Мне хочется в туалет, — тихо призналась Галя. — Потерпи немножко! Сделаем ещё два вызова и заедем, — сжалился Дереза, добрый доктор. Следующим был вызов с переломом основания черепа; пострадавшего повезли в другой конец города, в двадцатую больницу. Бедная Галя! Она ещё не знала, что на подстанции не хватает фельдшеров, а не врачей. Кроме того, Дереза был строгих моральных правил (разумеется, жил один), принимал всё близко к сердцу и слишком всерьёз. Не знаю, был ли он к тому же членом Коммунистической партии— наверное, был, но как известно, о покойных плохо говорить не полагается. Как-то вечером, проходя по коридору подстанции, Дереза заглянул в окошко диспетчерской и увидел картину: над вечно жующей и хохочущей с набитым ртом Рыбулькой навис глупый фельдшер Кустовиц и имитирует движением бёдер акт, который хотел бы с ней совершить. Разумеется, ничего серьёзного в этом не было: Рыбулька вообще любила скабрезные шутки, которые выходили у неё как-то легко и непринуждённо. Это была весёлая молодая толстуха, всегда сидевшая на стуле рядом с телефоном и пачкой бланков. Тут же, у телефона, всё время стояла банка с какой-нибудь жратвой. Рыбулька получала вызов, заполняла бланк и орала благим матом в коридор: — Сто тридцать третья бригада-а!!! Упал с шестого этажа! Тридцать третья-аа!! В диспетчерскую часто заходили водители и находили с Рыбулькой общий язык. Не в смысле секса и всяких там приставаний- все знали, что у Ирины есть пятидесятилетний муж, тоже водитель- а в том смысле, что они хорошо понимали друг друга, как члены одной семьи, дети одной среды. У них было общее чувство юмора, они одинаково легко матерились и безобидно лапали друг друга- это было в порядке вещей. Один раз, когда Суслов похвастался, что у него- «самый большой на подстанции», Рыбулька, не переставая черпать что-то из банки правой рукой, левую запустила к нему в штаны и пощупала; после чего прочавкала с набитым ртом: «Видала я и побольше…»- и под одобрительный смех остальных продолжала есть свою кашу. Представляю себе, если бы то же самое сделала я!…Реакция была бы совсем иной. Кому не дано-тому не дано. А вот Дереза был возмущён и на Рыбулю пожаловался. На следующем собрании, когда в ряду других был поднят вопрос о падении нравов и плохой дисциплине на подстанции (пьянство и прочее), он встал и сказал: -Да!…А недавно ещё наблюдаю такую картину: в диспетчерской, во время рабочего дня, диспетчер Рыбулько и фельдшер, фамилию которого я не хочу называть (интересно, почему? раз уж Рыбулю назвал), имитируют, понимаете ли, половой акт; в извращённой, понимаете ли, форме…И меня, таким образом, делают как бы соучастником… вот что противно!- и сел. Конечно, Рыбульке тотчас же доложили. Она реагировала спокойно. — Половой акт, значит? Ага, — сказала она себе, выписывая вызов.- Соучастником, значит?…Ага… Сто тридцать первая брига-даа!! Дереза!! — А почему я? Сейчас не моя очередь, я только что приехал, — просунулась в окно белая шапочка. Дереза был единственным, кто всегда её носил. — Ваша, Ваша очередь. Остальные уже сидят с вызовами, — говорит неумолимая Рыбулька. …Ночью на вызовы ездил один Дереза. Дежурство выдалось спокойным и остальные спали. На его недоумённые вопросы диспетчер отвечала: — Сто тридцать третья бригада спит?…Они только что вернулись. Тридцать пятая? Они с вызовом, значит, спят- это их дело, им отвечать…А Вы езжайте, доктор, езжайте, у Вас вызов серьёзный. Такова была месть Рыбульки. А другой притчей во языцех была Наташа Мусатова. Эта большеглазая брюнетка в молодости была настоящей красавицей- я видела её фотографию в санпаспорте. Но после развода с мужем, который дался ей нелегко, у неё случилось нервно-психическое расстройство и тут же начался псориаз. Псориаз, как вы знаете, считается незаразной болезнью, но выглядит очень неаппетитно. При виде всех этих чешуек, язвочек, расчёсов и всего того, что простые люди зовут «коростой», на открытых частях тела- вам хочется чесаться и совсем не хочется пользоваться одними и теми же предметами обихода с больным- полотенцем или мочалкой, или спать на подстанции на той же кушетке в комнате отдыха, где только что спала Мусатова. И знаешь ведь, что не заразно- а всё же… От долгих курсов лечения гормональными препаратами Наташа располнела, лицо её залоснилось, а красивые карие глаза потеряли свою привлекательность от нервной привычки часто и испуганно моргать. У Наташи, конечно, было немало странностей. Водитель Погребняк, жестокий и непримиримый по отношению к странностям и человеческим слабостям, как только приходил с утра на работу и узнавал, что ему предстоит возить Наташу, тут же возбуждался до крайности и начинал ходить по всем помещениям подстанции, требуя составить петицию, которую должны были непременно подписать все водители- с отказом работать с Мусатовой: — Её место- в психбольнице!- кричал он.- Я ни за что не отвечаю! Если ей придёт в голову чёрти- что: крутануть руль, например? А?! Давайте все, подписывайтесь! А то конца этому не будет, я вам говорю! Погребняк топорщил усы и был похож на кучера-крысу из «Золушки», только вместо тыквы он водил приспособленную под «скорую помощь» «Волгу», что было немногим лучше тыквы по удобству и вместительности. Хорошо относился к Наташе и был с ней терпелив разве что Толя Малeев- водитель с задатками психолога, душа-человек. Каждый раз, когда ей начинало казаться, что «в моторе что-то стучит»( Погребняка это сводило с ума, и он кричал: «В голове у тебя стучит, б…!»), Толя останавливался, выходил и делал вид, будто что-то там чинит и проверяет. Потом садился, заводил мотор и спрашивал заботливо: — Ну что, Наташа? Так лучше? Меньше стучит? -Да, теперь лучше, — отвечала она, растерянно моргая. И они ехали дальше- лечить больных. Но таких людей, как Толя Малеев, мало. Мир жесток. Мир полон погребняков. Когда-то Толя был водителем- дальнобойщиком, ездил и за гарницу и хорошо зарабатывал. Женился на женщине с ребёнком и дочку её воспитал, как свою. Он и сейчас был озабочен: «жене и дочке новые дублёнки нужны», и каждый раз старался попасть к обеду домой- «там внучечка ждёт». Не его, конечно, внучка, а дочка приёмной дочери, которую он считал своей, а уж внучку просто обожал и донимал всех рассказами о ней, как мог бы донимать только влюблённый родной дедушка. «Кому-то повезло с таким человеком», считала женская часть коллектива. У Наташи Мусатовой тоже были две дочери, которых ей пришлось воспитывать одной, несмотря на псориаз и психическое расстройство. Однажды Наташа познакомилась с мужчиной, и взволнованно рассказала нам об этом на подстанции. Знакомство это произошло, конечно, не на улице, и даже не в клубе «Кому за тридцать», как можно было бы ожидать, а в амбулатории, где Наташа регулярно посещала своего психиатра. Мужчина же был, естественно, другим пациентом того же врача. После приёма, когда она вышла на улицу, он уже поджидал и пошёл за нею. Возможно, кое-кто из вас и побежал бы, убедившись, что его преследует психбольной- но только не Наташа. Ему удалось её нагнать, произвести хорошее впечатление и назначить свидание. Надо ли говорить, что Наташа пришла!… Сперва они прогуливались по территории кардиологического санатория- место и днём-то пустынное, а в вечернее время и совсем, на мой взгляд, неподходящее для прогулок там с душевнобольным. Но врача «скорой помощи» разве чем испугаешь! Узнав друг друга поближе, они направились прямо к нему домой; и там, оставшись с ним наедине, Наташа впервые ощутила лёгкое беспокойство. До этого момента вопрос об их психических недугах как-то не обсуждался. Допустим, у Наташи- всего-навсего лёгкий невроз; хотя Погребняк и ещё кое-кто с этим несогласны. А вот у её нового друга-то что? Может быть, что посерьёзней?… Он захотел угостить её чаем, и вкус его показался ей странным; вспомнились прочитанные и увиденные в кино триллеры о маньяках- не подмешал ли чего? Однако, всё шло хорошо. Возлюбленный спросил, какую музыку она предпочитает: классическую или песни советских композиторов? Конечно, классическую!…Но от классики ей почему-то сразу стало скучно и тревожно на душе, особенно когда он вынес из кухни ма-аленький тортик, и — чтобы его резать- такой бa—aльшой нож. Наташа почувствовала себя не в своей тарелке; врач никогда не теряет бдительности. Зачем это ему большой нож? …Но, как выяснилось, кроме торта, он ничего другого в виду не имел. А потом нашлась пластинка Челентано- та, что пришлась ей больше всех по душе; и после торта, под Челентано, с ними наконец произошло «то, что должно было произойти» ; или, наоборот, случилось «то, чего не должно было случиться»- примерно так выражаются романтичные одинокие женщины. Ах, это было прекрасно! …Потом, правда, он стал подозрительно насупливаться. Это насупливание Наташа истолковала так, что он «ревнует её к Челентано», которого она просила поставить ещё и ещё. Потом достал из буфета горсть каликов, прописанных и непрописанных ему врачом, и враз запихнул её в рот. Наташа ужаснулась. Среди проглоченных им таблеток она заметила такие сильно- и ужаснодействующие, как бензилодурил, аминокретинил и седовозбудин1*, принимать которые все вместе и бесконтрольно никак нельзя! Это она и пыталась внушить любовнику, но он только упрямо жевал и тряс головой, причём выражение его глаз менялось и становилось всё более нехорошим. — Или аминокретинил, или я!- поставила ультиматум расстроенная Наташа. Больного перекосило, и он страшно захрипел: — Ааа, ссука!…Все вы- такие!!- и полез в рукопашную. Вырвавшись из квартиры, Наташа бежала в сумерках по городу, поправляя на себе предметы туалета, преследуемая злобным маньяком- пока не добралась домой. -Какой ужас!…- сочувствует ей захваченная рассказом Ланецкая. По выразительному взгляду, который она бросает мне, однако, вижу, что сочувствие- фальшивое, и она вот-вот побежит в уборную от смеха. Ланецкой все всегда доверяют свои секреты: она разполагает к доверию и откровенности. Тем не менее, через пару дней Наташа Мусатова, придя на дежурство и обнаружив, что опять — одна, без фельдшера, захотела отнять у меня Ланецкую. — Что это такое?- жалуется она старшему фельдшеру Зое, составляющей расписание. — Почему они с Ланецкой всё время вместе, а я- всё время одна?… (Этой старшей сестре мы регулярно делаем подарки, чтобы она нас ставила вместе- вот почему). — В конце концов, — моргает глазами Наташа,- меня могут ночью одну…изнасиловать! И видя, что аргумент не произвёл никакого впечатления, добавляет: — И я старше, в конце концов! Я всё время молчу, сидя в сторонке на столе и болтая ногами; но видя, что она бессовестно, на ночь глядя, копает под мою бригаду, забирает фельдшера, говорю: — Что-то логики, Наташа, не видно. Если ты, говоришь, старше, а я- младше, кого из нас скорей изнасилуют? Моргание глаз становится учащённым и обиженным. — А что ты думаешь, Оля- я такая уж старая? Что меня не могут изнасиловать? Да я ещё, если накрашусь и припудрюсь как следует, да приведу себя в порядок… (Она чуть не плачет). — Да не волнуйся ты, Наташа,- успокаиваю я её.- Изнасилуют тебя, изнасилуют… Слезаю со стола и ухожу. Не в моих привычках доводить людей с расстроенной психикой до слёз, но они сами не знают, чего хотят: чтобы их изнасиловали, или чтобы — нет? Г Л А В А 4 . Психиатры в действии. Начнём с психбольных. Они оставили в душе и памяти неизгладимый след. Их действия могут казаться забавными, или пугать, беспокоить, в зависимости от ситуации, но никогда не оставляют вас равнодушными. Психбольные обладают способностью влиять на так называемых «нормальных» людей. Не зря, как вы знаете, все психиатры несколько странные, а то и вообще мало чем отличаются от своих пациентов. Это от долгого и тесного общения с ними. С кем, как говорится, поведёшься… Не думаю, что душевные болезни можно лечить. Для начала не мешало бы понять, что такое психика, что есть душа, ум; но этого не знает никто. Есть разные лекарства, способные на время успокоить или же возбудить; но сделать «нормальным»? Я сильно сомневаюсь. И где грань, отделяющая норму от странности, странность- от патологии?… Возьмём, к примеру, меня. Казалось бы (надеюсь!), нормальный человек, хотя какие-нибудь странности у меня определённо можно найти. Однако, с другой стороны, мне всю жизнь встречаются, попадаются, окружают меня, прямо-таки преследуют по пятам разные чудаки, странноватые и очень даже странные люди. Это неспроста! Это наводит на размышление. То ли они ищут у меня как бы прибежища, твёрдой опоры среди зыбучих песков безумия; то ли чувствуют во мне родственную душу (типа «cвой свояка видит издалека»). Так или иначе — они всегда рядом, и я — ходячий сборник рассказов о странных типах. Теперь, возможно, ситуация изменилась, но в конце восьмидесятых- начале девяностых на весь Ростов была лишь одна психбригада…или их было две? Понятно, что одна бригада в городе с полуторамилионным населением не могла обслужить всех нуждающихся, поэтому на такие вызовы ездили все врачи. К тому же, никогда заранее не известно; могли вызвать по поводу сердечного приступа, а там… Однажды, помню, покойная Полина Ивановна, в дальнейшем завподстанцией, оказалась лицом к лицу с маньяком, вооружённым ножом, и бегала, спасаясь от него, по комнате вокруг стола; а уже с её-то комплекцией! Затем, вырвавшись чудом на лестницу, бежала вниз, вывихивая лодыжки и крича дурным голосом шофёру. Царствие ей небесное! (Нет, маньяк её не зарезал, она умерла от рака несколько лет спустя). В другой же раз моя подруга Ланецкая подвергала свою жизнь опасности: наш смелый советский милиционер заталкивал её в квартиру, сердито подбадривая: «Идите, доктор, идите! А то он там сидит с опасной бритвой и никого к себе не подпускает…Вы его сначала успокойте, а потом мы зайдём.» Ланецкая, понятно, упиралась, выпучив накрашенные глазки, и наотрез отказывалась: «Да нет, зачем мне это нужно?!…Идите сначала вы!» Однажды её напугал не на шутку больной с порезанными венами; она даже имя его запомнила- Боря Шевченко. (Были среди постоянных клиентов у нас ещё две бабки Шевченко- мама и дочь- тоже не так, чтоб в своём уме). Так вот, этот Боря был наркоманом со стажем, жил в общежитии и любил время от времени что-нибудь себе резать; так что не в первый раз уже. Он был без сознания, когда мы наложили ему жгут, сверху надели куртку и повезли. Боялись, что не довезём- кто знает, сколько крови успел потерять? Давление низкое, в себя не приходит. В ту ночь все травмы и хирургию принимала первая больница на Сельмаше- довольно далеко. А мы были возле родной БСМП; ну, и позвонили- принимайте, так, мол, и так, больной без сознания- не довезём…Представляю, как сонные дежурные хирурги, протирая глаза и бормоча проклятия этим «недоделанным докторишкам со скорой», спускались в приёмное отделение… Факт тот, что Борю мы довезли; он был сзади, в машине, на носилках. Только едва мы притормозили у приёмного покоя, едва я кинулась с направлением в руках в больницу- как Боря вдруг ожил. Его пробуждение и сумбурные действия напугали Ольгу сильнее, чем воскрешение какого-нибудь мертвеца в кино. Он очнулся и, обнаружив себя в замкнутом пространстве машины, стал распрямляться на носилках, как пружина, страшно мычать и бить двумя ногами в заднюю дверь. С воплями выскочила из машины Ланецкая. С диким воем выскочил зомби и понёсся подальше от нас- в заросли, к озеру. Тут вышли, наконец, два серьёзно настроенных хирурга; руки волосатые, рукава халатов закатаны : -Где больной? — Он убежал, — сообщает мой фельдшер, и начинает мне жаловаться, что он её так напугал, так напугал, что она чуть было не обмочилась…кстати, ей надо теперь сходить в туалет и вообще- зачем ей всё это нужно?… -Как- убежал?!- хирург испепеляет меня взглядом и бьёт ладонью по листу.- Здесь сказано: «без сознания»!…Чёрти что!! Убив меня последним взглядом, в котором читаю упрёк в невежестве, некомпетентности и в том, что зря нарушила покой настоящих врачей, они уходят в больницу. Мы возвращаемся на подстанцию, рассуждая о том, что, может, оно и к лучшему, что Боря Шевченко ожил и убежал- а то, кто его знает- каков он в сознании?…И о том, что, может быть, все Шевченки- с приветом. Выслушав от диспетчера ещё пару насмешек по поводу «больного без сознания, который убежал», ложимся на голые кушетки и забываемся коротким тревожным сном. Однако, через полчаса нас будят: — Сто тридцать третья бригада-а!… Оказывается, Шевченко не оставил нас в покое. Побродив какое-то время в зарослях камыша, он заметил, что рука онемела и распухла. О том, что под курткой на неё надет жгут, он, конечно, и не догадывался. Тогда по наитию вышел он к моргу, разбудил там прозектора и потребовал спасти синюю, опухшую, в страшных порезах руку… Ланецкая категорически отказалась идти в темноте через заросли к моргу ловить зомби. «Ага! Ещё чего не хватало»,- сказала она. Послали бригаду мужчин спасать Борю. А ещё был один пациент крошечного тоста, но очень мускулистый — как муравьиный лев. (Хоть я этих львов никогда не видела, но думаю, что они должны быть такие- маленькие, с рельефной мускулатурой). Возвратившись из Ковалёвки2, он пугал свою мать, принимая внезапно угрожающие позы. Она умоляла его перестать и выпить лекарство, но он с криком: «Ыы-ххх!!» замахивался на неё, застывая затем в вычурной позе с занесёнными руками, как статуя какого-нибудь дискобола или молотобойца. Похоже, его эти действия развлекали и служили чем-то вроде гимнастики; причём всякий раз мать забивалась в угол и закрывала голову руками. Шуганулась с непривычки и Ольга Ланецкая. «Сделайте что-нибудь, я вас прошу»,- еле слышно шевелила губами старушка, боясь быть услышанной сыном. Немалых трудов стоило уговорить его, величая по имени-отчеству, лечь в постель и подставить нaм мускулистую ягодицу. -Сделай ему два кубика мимендола,- шепчу я Ольге на ухо. -Ты что? Зачем мне это надо…сделай ему сама, — открывая с опаской ящик с лекарствами и косясь на муравьиного льва, шёпотом отвечает она. Делаю сама; а что мне остаётся? Риск- дело добровольное, а ответственность за неоказание помощи несу я- так мне объяснило начальство. Слава богу, и надо сказать откровенно- психбольные ни разу не причинили лично мне никакого вреда, за что я им благодарна. Может, по той же странной и необъяснимой причине, по которой собаки, обычно считавшиеся злобными и опасными, никогда меня не кусали. Честное слово, некоторые животные и люди в моём присутствии успокаиваются… Хотя нет, другие, напротив, нервничают и заводятся- хрен поймёшь! Кстати, к расходу психотрoпных препаратов мой фельдшер относилась очень ревниво; у неё всегда была куча клиентов, желающих купить пипендол или мимендол, не говоря уже о продероне или омнодоле- эти ценились выше. Поэтому она мне советовала «быть умнее»- списывать психбольным сильнодействующие средства, а вводить им какой-нибудь там димедрол или дистиллированную воду- «какая им, в сущности, разница?»… Время было такое, тяжёлое. У Ланецкой на шее — старички родители, да ещё и сестра приехала из станицы Крымской с двумя племянниками, побитая мужем, с фингалами под глазами и нервным расстройством. По причине расстройства она якобы не могла работать, что не мешало ей вести, в остальном, активную жизнь. Вот почему Ланецкая, бездетная, но кормящая всю эту ораву, не брезговала ничем. Она покупала водку из-под прилавка у знакомых продавщиц и по ночам втридорога продавала её алкашам, живущим по соседству, а также лечила «на дому» заболевших гонореей и трихомонозом. Она их лечила даже в том случае, если гонореи и трихомоноза не обнаруживалось (ложная тревога); брала у клиентов мазки и якобы несла их на проверку к дерматовенерологу. (Дерматовенеролог этот действительно существовал, она с ним раньше работала долгое время…) И конечно, болезнь «обнаруживалась»! Хорошо ещё, что не сифилис! В СПИД тогда как-то ещё не верили, заморское извращение; слухи только начали ходить…А профилактическое лечение тоже многим полезно: в следующий раз будут лучше себя вести, осмотрительней. Деньги-то Ланецкой были нужны! И она получала их сотней различных способов. А что говорить о моей врачебной зарплате? Во все времена на неё можно было купить лишь пару туфель, и она никогда не дотягивала до пары приличных джинсов…Ещё можно было на неё купить один диск (скажем, Битлов) в хорошем состоянии- если отказаться от всего материального в пользу духовного. Могу поспорить, что и сейчас на зарплату врача «скорой» можно взять всё те же туфли. Да, но мы отвлеклись от душевнобольных. Один раз я, наслышанная о тонких методах работы психиатров, была слегка разочарована, увидев психбригаду в действии. …В течении двух часов мы успешно уговаривали молодую даму не кончать жизнь самоубийством и ждали приезда специалистов, конечно. Ожидание порядком затянулось; я с нетерпением поглядывала на дверь. Мама больной выразительно мигала нам из-за её плеча: мол, делайте так, как она говорит, главное- ей не прекословить, и мы уже два часа разыгрывали спектакль.Она угощала нас чаем; усадила за стол, принесла печенье, и мы покорно сидели, будто бы «просто гости» (мама ободряюще кивает). Потом пошла на кухню за сахаром, полезла в ящик, взяла нож- и…! Неотступно следующая за ней бдительная мама успевает схватить её за руку, завязалась борьба…мы бросаемся к ней, присоединяемся, отнимаем режущий предмет… …Тишина. Больная спокойна, улыбается, пьёт чай. На подходящих к ней с просьбами детей- их у неё двое- не обращает внимания, вся в себе. Дети её не интересуют. Бедняжки! Она их будто не узнаёт. В конце концов, их уводят к соседям. Говорит об истории своей последней несчастной любви, и ставит нам музыку, грустно улыбаясь: — Эту кассету мы с ним слушали вместе… хотите мою любимую песню? Мы- все во внимании. -«Синий туман- похож на обман…»- поёт Добрынин. Я подавляю приступ неприличного смеха- надо уважать чужие музыкальные вкусы- и пью чай. Женщина лениво, нехотя встаёт: «Ох, что-то душно стало…Пойду, открою окно». Идёт, распахивает наполовину- …прыг! Но мама, опытная и поднаторевшая в таких делах, ловит уже в воздухе болтающиеся ноги. Вскакиваем из-за стола и мы; втроём еле втаскиваем суицидную попу обратно: -Да что ж это такое, в самом-то деле! И теперь я вижу, что мать больной была права: с ней нужен глаз да глаз. А я-то сначала подумала, что передо мной всего-навсего женщина с нервным расстройством, тяжело переносящая душевную травму… Больная настырна и коварна. Она усыпляет бдительность. И это не истеричка, грозящая самоубийством, чтобы привлечь к себе внимание. Она спокойна и действует, скорее, исподтишка: пытается убить себя как бы походя, между делом, всеми подручными средствами. Мы делаем ей всевозможные успокоительные уколы, здесь уже не до шуток, но никакого положительного воздействия не вижу- её рвёт. О, господи! Где же эти психиатры? Может, я делаю что-то не так?! Впрочем, через пять минут она усаживает нас снова за стол, как радушная хозяйка: «Пейте- пейте…ваш чай давно остыл». Почему-то и эта больная прониклась доверием к Ланецкой и всё что-то рассказывает ей; на меня же смотрит угрюмо, с антипатией. Мне это неприятно; я думаю- почему? Что такое увидела она во мне? — А Вы- не доктор, — внезапно говорит она.- Вот Вы- доктор, — с большим расположением сообщает затем Ланецкой. — А кто же я?- интересуюсь. — Вы знаете, кто Вы,- отвечает зловеще, многозначительно и заговорщицки кивает головой. Ужасно интересно, что за этим кроется, и за кого она меня приняла? Быть может, в её словах было что-то пророческое? Иногда у душевнобольных, говорят, бывают удивительные прозрения и озарения… Действительно, в дальнейшем я стала не доктором. «Безумное чаепитие», однако, прервал звонок… Явились, наконец! — Это к вам?- хитро прищурившись, спрашивает меня больная. — Да нет, это- к Вам, — с облегчением вздыхаю я. Какое напряжение пришлось пережить! Входит маленький носатый врач в сопровождении двух санитаров (определение «дюжих» уже набило оскомину). -Так? Что случилось?- бесцветным голосом спрашивает он. Мама больной пытается объяснить, но он даже не смотрит в её сторону- требовательное внимание обращено ко мне. -Вот…эта женщина…пыталась покончить самоубийством, — бормочу я. Мне как-то стыдно говорить это при больной, которая поила нас чаем, звучит как-то грубо и даже вульгарно; но он не оставляет мне другой возможности- поговорить наедине, да и сам не желает беседовать с ней. — Суицид?…Так, — хлопает он в ладоши, — собирайтесь!- кивок головой в сторону двери, где топчутся санитары.- На Верещагина3! …Вот так. Просто и без церемоний. Хотя можно понять- одна бригада на весь Ростов, а больных много. Не могут же они со всеми распивать чаи! Поспешно откланявшись, мы уходим. Я чувствую облегчение и какую-то неловкость. Отделались, сбагрили!.. И неудобно почему-то оттого, что она не признала во мне врача, а в Ланецкой- признала. А ведь странно: когда-то, во время учёбы в институте, мне больше всего хотелось стать именно психиатром. Загадки мыслей, эмоций и побуждений были самыми интересными. Что есть наша психика? Волны? Какое-то поле или химические реакции? Или что нибудь иное, сверхъестecтвенное? Как возникает всё это, где? И как принимает такие причудливые формы?…Один пишет музыку, другой- стихи, третий галлюцинирует, а четвёртый крадётся за вами в ночи с недобрыми намерениями… Я представляла себя этаким западным психиатром, а лучше психоаналитиком, сидящим в кабинете под полками со своими монографиями и копающимся в подсознании какого-нибудь уставшего от жизни и очень богатого, или впавшего в депрессию (но всё равно очень богатого) адвоката, политика или актёра… Но потом из этой вымышленной реальности возвращалась к реалиям нашей жизни и понимала, что лечить мне придётся бьющихся в белой горячке малоаппетитных субъектов в каком-нибудь мрачном стационаре закрытого типа или в ЛТП, откуда больные бегут, глотая ножи и вилки, согласные на любую операцию, лишь бы на время прервать своё кошмарное пребывание там. Работать в таких заведениях- нет уж, увольте! В результате, из всех наших в психиатры пошла только Грета Гомонян — девочка, которая и сама, по мнению многих, очень нуждалась в таком лечении. В общежитии она плохо ладила с соседями( доставалось, конечно, ей, бедняге, терпела насмешки из-за волосатости- бороды и усов). Однажды хотела даже прирезать соседку по комнате. Говорят, приехал из Чалтыря папа и всё это дело замял. Глаза у неё часто будто пылали огнём- страстный взгляд одержимой- особенно когда речь заходила о боге. Но отнюдь не в смысле религиозного фанатизма, а совсем наоборот. Стоило кому-то случайно обронить:»Боже мой», или сказать невзначай «Слава богу», как Грета внезапно выкрикивала: «Бога нет! Нет!»- чем вызывала всеобщее замешательство. Какой злобный пионервожатый её этому научил?… И что потянуло её к душевнобольным: желала быть среди «своих» или хотелa власти? Ох, уж отыграется она на бедных «нищих духом»…(Воображение дальше рисует больницу-тюрьму, врачей-маньяков, санитаров-садистов, гнездо кукушки и Николсона с лоботомией). Я встретила её много лет спустя после окончания института на улице; Грета сказала, что работает в психдиспансере где-то за городом, и работа приносит ей большое удовлетворение. Хмм… Г Л А В А 5 Необоснованные вызовы. Некоторые вызывают «скорую помощь» посреди ночи лишь потому, что им не спится. Кино по телевизору закончилось, днём выспались- и начинаем прислушиваться к ощущениям- вот, кольнуло в боку! Или: утром приходил участковый врач, выписал рецепт, и вот- не поймём, что он там написал- по одной таблетке три раза в день или один раз в день три таблетки? Вот и вызвали вас ( два часа ночи), вы уж извините!…А что, лифт у нас не работает? Пешком шли на пятнадцатый этаж?…Ай-яй-яй! Ну, спасибо вам, девочки! — Хоть бы стакан чаю предложили, сволочи, — говорит Ланецкая, спускаясь по лестнице с тяжёлым ящиком, — надо сделать платные вызовы! Тогда такая вот…старая припенда не будет вызывать посреди ночи!! И я с ней полностью согласна. Или вот: -Дети, — кряхтит бабуся, устраиваясь поудобней в постели (по комнате ходит сын),- что-то я по большому сходить не могу… -И давно вы, бабуся, не какали?- начинаю строчить я в карточке жалобы больной, и думаю уже о плохом (возраст, кишечная непроходимость…) -Да вот…вчера сходила хорошо, позавчера- тоже,- припоминает она, — а сегодня что-то не могу… Мы начинаем свирипеть. Глаза наливаются кровью от возмущения. Ланецкая говорит, что она сегодня тоже ещё не сходила в туалет; не успела, хоть ей и хотелось…(Я тоже сегодня ещё не какала; но эти вещи я с посторонними не обсуждаю); я только интересуюсь у бабули- что, по её мнению, мы должны теперь делать- поставить ей клизму? (Сын моментально смывается в другую комнату; чувствует, что сейчас это малоприятное занятие поручат ему). -Да,- добродушно соглашается бабка, — поставьте мне клизму! Или в больницу меня отвезите- пусть там мне ee поставят. -В больнице, бабушка, нам вставят клизму за то, что мы Вас привезли, — объясняет мой фельдшер. И опять права. Совершенно необоснованный вызов. А следующийn— вообще не знаешь, к какой категории его отнести — к этой или предыдущей? И непонятно, как этот случай в карточке описать. Но раз вызывают, то вроде как без помощи человека оставить нельзя… Анальгин с димедролом- обычный укол для неясных случаев. Наверное, в те годы в девяноста процентах инъекций, сделанных нашими врачами больным, присутствовали эти два неразлучных вещества… Короче, как всегда: ночь, тёмный подъезд, неработающий лифт- вы уже усвоили схему?… и последний этаж. Ланецкая несёт пудовый железный ящик, которым наша «скорая» оснащена, наверное, со времен Второй мировой войны ( в дальнейшем мы его самовольно заменили на маленький пластмассовый). Дверь открывает женщина лет сорока в коротеньком халате; вид у неё удивлённый- она явно ждала не нас. -А… доктор Иванов…разве он не дежурит? -Здравствуйте, — отвечаем, — дежурит, но Ваш вызов дали нам. (Видимо, по ошибке).- Что случилось? -И…доктор Протасов тоже?- игнорирует она вопрос. Сразу видно — нужен был какой-то особый доктор, и не женского пола. Может, даже сорвалась намеченная встреча, замаскированная под вызов. Какого ж аллаха мы сюда шли?! -Вы нас вызывали?!- спрашиваю я. -Проходите, — сокрушённо вздыхает она. (Делает нам одолжение). На столе- пепельница, полная окурков. -Что Вас беспокоит?- задаю опять всё тот же вопрос, в то время как фельдшер пошла мыть руки (может, удастся стырить в ванной — её хобби — импортный «шампусик» или кусочек мыла? У некоторых там- целые выставки моющих средств, а в магазинах- советское мыло по талонам). -Видите ли, доктор, — кокетливо говорит моя пациентка, — дело в том, что мне кажется — я беременна… -Как давно? -Да с прошлого июня. ( Для справки: на дворе- май, так что беременность продолжается около года). -А что говорят гинекологи? -Мм…они говорят- «ничего нет»; но вот сейчас- послушайте, доктор- я сижу, смотрю телевизор, и вдруг- в животе что-то перевернулось….(круглые глаза)-Так я думаю: может быть, это роды?! -!!… -Так что ж я тогда курю?…- недоумённо смотрит в пепельницу. — Нет, выпиваю я мало, но много курю… Так ведь можно и дебила родить?! А, доктор?! Ответьте ей сами на этот вопрос. 1 Все названия лекарств выдуманы и изменены 2 — психиатрическая больница под Новочеркасском, основной контингент- алкоголики 3 На ул.Верещагина располагался городской психдиспансер(прим. авт.)
More from my site
|
