|
|
Песочная мандала была построена и разрушена. Всплеск интереса к буддийской культуре по логике вещей должен был пойти на убыль, но гастролёров в оранжево-красных хламидах это, видимо, не сильно смущало. В их арсенале была ещё масса примочек. К примеру, в этот раз было решено организовать сакральные кладбищенские пляски, а в качестве десерта преподнести горловое пение. Брат Бхайшаджьягуру, известный в миру под именем Эдик Бахтанов, в прошлой жизни был редактором местной газетёнки в Улан-Удэ. Ему не составило труда привычным манером состряпать пригласительные пресс-релизы и разослать их по всем местным СМИ. Аншлаг на предстоящем шоу взялся обеспечить Саня Курбанов, ныне носивший гордое имя Ратнасамбхава. Вечно накуренный брат Ратнасамбхава обладал очень полезным талантом — моментально заводил себе друзей в местных богемных сообществах, в любом городе, куда бы странствующие монахи не заехали.
Во внутренний дворик одной из картинных галерей набилась куча народа. Приехали печальные телевизионщики. На их лицах было написано : «Сезон отпусков. В городе информационный штиль. Поэтому приходится снимать всякую хуйню».
Представление открыл пошатывающийся Ратнасамбхава. Внемлющей публике он поведал о древнем обряде «Пляска мертвецов». «Духи умерших, — интриговал он местных почитателей буддийской культуры загадочными интонациями — глухи к словам, но очень чувствительны к языку танца». После вступительных слов Ратнасамбхава отправился в подсобку. Пока на импровизированной сценической площадке висела неловкая пауза, он успел добить заначеную пятку ганджубаса, переоблачиться в оранжевые штаны из секонд-хэнда, простынь с нашитыми на неё пёстрыми ленточками и натянуть изготовленную накануне из папье-маше уродливую маску. Заждавшаяся публика облегчённо вздохнула когда «смертельный плясун», притопывая сланцами по асфальту, наконец появился. Братья уныло вздохнули, скривили свои монголоидные лица и взялись за музыкальные инструменты. Щуплый очкастый брат Чандранандана застучал обёрнутой войлоком палкой в большой барабан — вымененную когда-то в Ставрополе у сторожа ДК на бутылку водки бас-бочку. А жирный брат Кумарадживака, для своих просто Жаба, загремел маленькими жестяными тарелочками, извлекая из пожёванного металла до тошноты мерзкие звуки.
На танцах всегда настаивал сам Ратнасамбхава. Любил он это дело. В ночных клубах запросто мог переплясать даже упоротых экстази подростков. Правда хореографические способности Ратнасамбхавы оставляли желать лучшего. Все его па сводились к неуклюжему подпрыгиванию и беспорядочному размахиванию руками. Как натура увлекающаяся, он всем сердцем отдавался любимому делу и танцевал всегда очень долго. Братья-аккомпаниаторы Ратнасамбхаву за это ненавидели. Их руки, извлекающие монотонные звуки из ударных инструментов, уже сводило судорогой, а проклятый укурок, казалось, не знал усталости.
Вот и сейчас, раздухарившись, он носился по периметру дворика, размахивая зажатыми в руках флажками, мелькание которых, видимо, предназначалось для того, что бы вызвать у духов мёртвых как минимум мигрень и как максимум эпилепсию.
На двадцать пятой минуте зажигательного танца в толпе зрителей кто-то громко сказал: «Да что за хуйня!». Не проникшийся сакральным смыслом «пляски мёртвых» с возмущённым видом покинул площадку. Его уход сопровождался завистливыми взглядами остальных зрителей. Они сидели с каменными лицами, стараясь не подавать вида, что чувствуют себя так, как будто бы их наебали. Деньги были уплачены, к тому же никто не хотел показывать другим, что не настолько утончённый, что бы чувствовать экзотическую привлекательность чужой культуры. Барабанщик Чандранандана затосковал. Ему захотелось поделиться с кем-нибудь своей печалью и он, дотянувшись до уха Жабы, прошептал: «Пиздец, он заебал, танцор хуев…* (вольный перевод с санскрита)». Но гороподобный Кумарадживака, бренча своими тарелочками, стоял невозмутимый, как скала. Его калмыковатые глаза, исчезающие в складках жира, не выражали никаких эмоций.
На сороковой минуте буддийского балета Ратнасамбхава наконец внял призывам брата Бхайшаджьягуру, который за спинами зрителей бешено жестикулировал и угрожающе, насколько позволял бурятский разрез, выкатывал глаза. Кладбищенский плясун нехотя угомонился и торжественно раскланялся. Братья попытались изобразить аплодисменты, но получилось жидко. Зрители почему-то упорно не хотели награждать овацией расстаравшегося Ратнасамбхаву. Тому не оставалось ничего другого, как в гнетущей тишине удалиться, горделиво вихляя тощим задом. Через десять минут, переоблачившись в привычное оранжево-красное и утерев от пота сияющую лысину, он предстал перед публикой снова, делая вид что это вовсе не он только что мучил окружающих «пляской мёртвых». Исполняя обязанности конферансье, Ратнасамбхава объявил следующий номер. «Искусству горлового пения, — разливался соловьём неутомимый брат, — монахов обучают с детства. Что бы тренировать горло и расширять его просвет, они глотают не жуя большие куски сырого мяса». Чандранандана, покосившись на Жабу, прыснул в кулак, пробормотав в пол голоса: «Пизданул так пизданул…* (вольный перевод с санскрита)». Жаба, конечно, любил глотать мясо большими кусками, но предпочитал жареное и всегда запивал его нечеловеческим количеством пива.
Брат Кумарадживака с сожалением отложил свои тарелочки и вышел к микрофону. Набрав в необъятную грудь литров сорок воздуха, Жаба зарычал: «У-у-у-у-у-о-о-о-оой-уууу-уууууу-ооооооо-й-у-у-у-у-у…». Это был коронный номер труппы странствующих братьев. Горловое пение Жабы пользовалось у публики неизменным успехом. Его всегда оставляли напоследок, что бы сгладить впечатление от других, менее удачных номеров. Кроме своего «у-у-й-е-е—о-о-о-у-у-» Кумарадживака никогда ничего не произносил. Поэтому братья не знали, где он научился этому искусству — в Бурятии, на Памире или Хуй-Проссышь-Тянь-Шане. Впрочем, это было не важно.
Когда Жаба, выдохшись, умолк, слушатели взорвались аплодисментами. Концерт они покидали возбуждённо переговариваясь. Кулуарных разглагольствований о непостижимом буддизме с потрясающей «пляской смерти» и медитационном горловом рокотании должно было хватить как минимум на неделю.
Довольный Ратнасамбхава, подсчитывая выручку от концерта, размышлял чем же удивить публику в следующий раз. Была одна задумка, нужно было только сообразить, как облечь её в более или менее приличные формы. У гениального Кумарадживаки, кроме горлового пения, был ещё один талант. После двухдневного туалетного воздержания, он мог навалить невероятную по своим объёмам кучу говна. Потрясающую воображение кучу. Убийственно огромную кучу. Номер можно было бы назвать «Слоновьей благодарностью Гаутамы» или «Безбрежность буддийской сосредоточенности». Ратнасамбхава, как истинный верующий, знал, что Будда добрый бог и что он поможет своим верным служителям поставить этот великолепный номер так, что бы зрители не разбежались. К сожалению, говно Жабы очень сильно воняло.
Евгений Данильчук
P/S От Галины Пилипенко. Оказывается, у моего коллеги по «Вестям Дона»Жени Данильчука, или как мы его называем — Данилы — есть серия «Альтернативных репортажей».
Узнала об это, как водится, случайно — вместе оказались на съемках события — приезд монахов из Тибета в Ростов.
На другой день Данила- Данильчук говорит: «Ты сюжет написала?«.
«НУ да».
«И я написал — свой — альтернативный».
|
