Тимур Лавронов. Река-Рубашка 2

Вымытые годами серо-синие купола с крестами на его груди сейчас поплывут. Растекутся и пропитают рубашку. Их кололи там, где лютые морозы. А здесь сейчас, как в печи. Мужик внутри злой и кислый. От пива.

Еще 30 секунд светофора — и вся жидкая смесь пота пивного кислючего и вчерашней водки с чернилами побегут ручьями по телу. Обтекая шрамы. Вместе с осадком воспоминаний, вместе с колючей жестокостью прошлого, вместе с обидой, ненавистью и раскаянием зальет мягкий асфальт. Вот оно очищение. Жара. Безумная жара…

Я несу литры своей прогретой крови вперед. Мутно помню цели и желания. В моей руке твоя влажная ладонь. Между нами +, 36,6 +36,6. Простая летняя арифметика. Где-то за 70.

Опять светофор. Опять на этой стороне нет деревьев. Дергаются секунду, дергаются наши вспотевшие сердца. Мигает оранжевый круг. Ожидать.

У всех в висках уже давно бьет вот таким миганием ожидание осени. Только осени. А там, наверху кто-то разбил одно яйцо. Белки облака пережеваны, остался один идеальный желток. Солнце капает тянучими рыжими лучами нам на головы. И на этом завтраке мы, конечно, сухари. Как легко нас вывести из себя. Нужно просто нагреть.

Я не спал третью ночь подряд. Все выходил на балкон и злился. Высматривал, когда станет тепло. А теплее становится, когда тысячи людей этого города поворачивают ключи в замках зажигания. Когда они стоят в пробках и тихонько матерятся. Тысячи отчаянных и горячих слов шепотом сквозь зубы греют градусы, толкают ртуть термометрную к небу.

Интересно, а что будет лет через 20? Хотя зачем так далеко. Скоро первое сентября. И будет так: всех выстроят на линейке. Первоклашек — под деревья, а остальных — привычных на солнце.

Потом директор, завуч и мама выпускника зачитают несколько советских магических словосочетаний: «Вы перешли порог юности!», «Я вспоминаю себя школьником…», «Этот путь требует предельной отдачи»… Не от жары. Дети упадут во время этих заклинаний. Была бы камера с замедленной съемкой.

Выставить бы ее на пятиклашке, которого определили не в тень деревьев. И вот оно падение героя. Сначала он моргнет глазами, попробует перезагрузиться – напрасно. Из мокрой ладошки уже выскользнули астры. Как последние стрелы только что убитого лучника, они упадут на землю. Затем сорвется стоп-кран с коленей. Голова откинется назад. Как красиво. Конечно, его подстрахуют сзади.

Но одна линейка — это две-три молодые жертвы с чистенькими дневниками… Мне интересно все это тебе рассказывать, глядя в горячее окно поезда. Ты до сих пор не отпустила мою руку. Но я хочу послушать твою жару…

Мокрый и соленый, батя улыбнулся и указал ей на расчищенное место, там раньше хрипел и качался старый сарай. Он произнес: «Это твой будущий дом, Мария!».

В эту секунду в мыслях девушки вытянулся в небо неприступный замок, какой она видела на старинной открытке. Стройка под вечной южной звездой началась. Жилье возводили всей деревней. Месили глину и солому, заливали водой в специальной опалубке — в корытцах без дна – готовили крупные блоки самана.

Эта был праздник для селян. Потому что после работы все собирались на общий обед. Для него даже сбили огромный стол метров в двадцать, чтоб уместились все. Вымывшись от глины и соломы, бабы наряжались и выходили танцевать под баян. Мужики принимали крепкую самогонку и заедали горячим вкуснейшим борщом.

Дом рос под улыбки, крепкие слова и надежды на новую счастливую жизнь. Наличники вырезал самородок, мощный мастер. Выписал ножом такие узоры, что капли дождя путались в лабиринтах дерева, а когда находили выход, чтобы упасть на землю, высыхали.

Спустя три месяца свежий саманный дом с соломенной крышей ожидал невесту. В комнатах по полу земляному размазали коровий навоз, он обеззараживал пол от микробов. Расстелили полынь, мяту, полевые цветы. Напрасно думаешь, что пахло отвратительно. Все подсохло, и стоял чудесный запах прохлады и свободы, который пропитал стены.

Сыграли свадьбу. И пронеслись семь лет счастливой жизни.

Началась война. Муж ушел на фронт. В первом бою с трехлинейкой, к которой выдали три патрона, он успел спустить курок только дважды.

В ответ его тело приняло пуль двадцать. Немцы хотели увидеть страх и спины русских солдат.

Но в этом бою никто даже не обернулся назад.

Фашисты расстреляли еще сотню почти обезоруженных.

Мария с двумя детьми выжила в приданном отца. В крепком глиняном домике, в котором не холодно зимой и не жарко летом. В замке до неба с той открытки.

Война скоро закончилась. Прошло еще несколько лет. Дети стали на ноги, уехали учиться в крупный город. Да там и остались жить.

Позже решили забрать и мать из деревни. За домом Марии присматривал сосед.

Жизнь в огромном городе, где люди живут быстро, где молниеносно реагируют, а не чувствуют каждую прожитую секунду ошеломила бабушку Марию. Здесь она нянчила уже внуков, но настал день, когда решила что нужно бы проведать свой дом…

В деревню она вернулась в середине июля. Сосед предложил переночевать у него, но Мария так и не заснула этой ночью.

В 5 утра она держалась одной рукой за соседнюю калитку, другой закрывала лицо. Она плакала, и слезы ее тут же высыхали от жаркого июльского ветра. Лицо щипало, как будто она только что умылась в море. Всю деревню было видно, как днем. Крыша уже сгорела, и сейчас полыхала и трещала от огня крайняя стена. Мария Сергеевна кричала, срывая голос, в июльскую ночь землякам, чтобы те не тушили. Жара в тот год стояла небывалая. За несколько дней до ее дома сгорел целый лес. Шишки трещали и цокали так, как автоматные выстрелы на соседнем поле лет 50 назад.

Спустя неделю бабушка умерла от инфаркта.

Уже после поминок сосед между словом выдал, что Сергеевна, мол, сама подожгла… Спалила свою мечту. Ту открытку с замком до небес. То непрожитое счастье с любимым мужем. Да и понимание того, что не поспеет за этой новой жизнью. С такой скоростью. Да и никакой ведь это не замок — сарай…

Мы только вышли на твоей станции. Здесь прохладнее. Дышит поле, а мы дышим им. Ты ведешь меня за руку показать место, где был дом твоей прапрабабушки.

Теперь здесь деревенский магазин, и он закрыт.

Уже поздно. За моей спиной — рюкзак и палатка. Мы шагаем к воде. Освещаю фонарем дорогу. Чувствую твое прерывистое дыхание. Ты горько-соленая от слез. Останавливаюсь и крещу то место, где тебя укусил комар. Ногтем надавливаю на чуть опухший с пуговицу укус, чтобы не чесалось. Хотя никогда не понимал, почему после этого крестика все проходит на следующее утро…