Оксана Бегма: «Рисуем то, чего завтра не будет»

— Много споров, во что превратить Солдатскую слободу: в бизнес-центр, место культурного отдыха… Но на деле просто строят новое дорогостоящее жильё.

— Я художник, и могу, как человек и патриот своего города только нарисовать то, чего завтра уже не станет. Простите за пафос. Я, конечно, понимаю, что сейчас деловым людям важнее всего деньги, а не история. В идеале, хотелось бы помечтать. Этот исторический кусочек от промзоны, от речки Темернички до Ворошиловского моста, оставить в том виде, какой он есть, только отселить этих несчастных людей, которые живут там, в бесчеловечных условиях. Для любого города в мире, трущобы в центре — это позор. Там же в большинстве случаев нет даже канализации. Сделать гостиницы, небольшие магазины, пешеходные бульвары. Не строить там эти вертикальные гробы.

Я не буду кричать, давайте оставим всё как есть, облезлую старину. Я была в Дании. Там подобные дома не трогают с 14 века. В Венеции, их даже не красят, хотя внутри там всё цивильно. Наш центр совсем маленький. Не понимаю, чего в него так лезут эти строители нового мира? Ну и осваивали бы другие места, земли вон сколько пустой. Им важна сиюминутная прибыль. Понимаю: большие, московские деньги. Им наша история не важна.

— Тебе много приходилось рисовать старый Ростов?

— Практически все мои работы о нём. Около семидесяти работ. Я новостройный город не пишу.

— Брр, какая жуть, представил себе облезлую девятиэтажку и рядом мусорную машину. Тоже ведь часть современной истории для кого-то. Ты выросла в старом городе?

— Как раз-таки в новостройках на Зорге, рядом с кинотеатром «Плевен». У меня бабушка жила на Пушкинской, возле кинотеатра «Россия». И каждая поездка в старый город, в детстве, расценивалась, как нечто торжественное. Было ведь строгое разделение. Район, где живёшь, и центр города, нечто волшебное. Вот понаставят в центре кубов, и он станет просто районом, как Северный. Исчезнет волшебство.

Папа нас водил рисовать этюды в эту Солдатскую слободу. Мне было лет 15, на первом курсе. Там живёт замечательная Эльфрида Павловна. Она по весне «выгуливает» свои книги на улице. В этом районе всё жутко грязно, но вот «духовный» мир там чист. Там живут коренные ростовчане, хранят вековые традиции. Там живёт художник Владимир Пантелеевич Буримов — дворянин, акварелист. Ему под девяносто лет. Его дочка — первая жена Дмитрия Харатьяна. Он прошёл войну, рассказывает замечательные истории, может быть, и мифические, конечно.

Мы рассматриваем картины Оксаны. Вот дом Деникина. Раньше в нём был детский сад. Теперь дом стоит заколоченный. Здесь бы музей открыть. Можно сделать стилизованные исторические кафе, только вот рестораторы у нас не все романтики.

Мне нравится, как сделали гостиницу на Пушкинской между Музеем изобразительных искусств и магазином «Ноты». Трёхэтажное здание минимально привели в порядок. И оно сразу стало выглядеть по-европейски. На Шаумяна, там, где чайная, — очень здорово.

— Как ты видишь судьбу дома Бояркина?

— Думаю, будет стоять. А что у общества охраны памятников есть столько денег, сколько у него? Он обещал там музей торговли. И потом историки, художники, они в большинстве своём, наивные люди. Они в деньгах ничего не смыслят. Они красиво говорят, восхищаются древними ржавыми решётками. Их пускают в приличное общество, и в Европе для разглагольствования они незаменимы. Но люди, которые ездят в джипах, которых, может быть, в приличное, культурное общество и на порог не пустят, фэйс контроль не пройдут, тем не менее они решают судьбу всех этих памятников. У них есть деньги. Они купят любую подпись, что это не является памятником старины.

— Откровенно говоря, Ростов не шибко богат архитектурными памятниками. И эта маленькая толика может сгинуть. Зачем строить «небоскрёбы» на бугре у Дона. Я не строитель, но интуиция подсказывает, что сползут они в реку рано или поздно.

— На Театральной, когда поставили «свечку» в окрестных старых домах, в погребах поднялась вода. Туда специально жидкое стекло заливали, чтобы эта «стекляшка» не рухнула. Там стояли дома глиняные, без фундамента. Теперь, когда вырывают котлован, он сразу же, как бассейн, наполняется водой.

— А как твой папа относится к застройке старого центра?

— Он может много и эмоционально по этому поводу говорить. Но что толку убиваться каждый день: ай-я-яй, наше достояние.

Ну был магазин «Океан», там фонтан с котиками, особняк с лепниной. Ну, спалили и сделали ресторан «Ёлки-Палки». И наш выставочный зал на Береговой спалили. Но его что-то не во время подожгли, и теперь он так и стоит. Тот же дом Братьев Мартын, на Кировском, где художники не отстояли своё гнездо. Художники могут повздыхать, повозмущаться и всё.

— Как ты относишься к белым декорациям на Пушкинской?

— Это лучше, чем ничего. Там рядом с музеем стояла и стоит жутко обшарпанная девятиэтажка. Теперь она с этой беседкой вроде, как и цивильной стала выглядеть. Теперь есть иллюзия гармонии.

Я хорошо отношусь к трамваям, но они умирают. Увы, мы не Сан-Франциско, чтобы сохранять трамвайную самобытность. Это роскошь. То же самое, что иметь лишние музеи, концертные залы. Это всё те ценности, которые лежат в банке, но ты не можешь расплатиться ими сиюминутно. Но городам это добавляет престиж.

Вот на картине Оксаны дом на Островского, который умер в прошлом году. Здесь был знаменитый угловой магазин, в который я приезжал в детстве за хлебом или какой-нибудь мелочью. Приезжал с окраины города, хотя рядом были магазины. Но хотелось прокатиться на «пятнадцатом» трамвае и купить именно в этом доме. Это необъяснимо.

Теперь я рисую под заказ очень много картин с видами старого Ростова для людей, которые уехали отсюда и ностальгируют.