Ольга Тиасто. Лживая и ленивая

ЛЖИВАЯ И ЛЕНИВАЯ.

Это — обо мне.

Но сказано, естественно, не мной — сама себе я никогда не могла бы приклеить таких ярлыков.

О себе я стараюсь всегда говорить правдиво и положительно.

О себе, по возможности — только хорошее. Плохое о нас всегда успеют сказать другие. А соглашаться со всякой критикой или хулой мы не обязаны, вepно?

Не могу согласиться, к примеру, с эпитетом «лживая». Мои рассказы настолько чистосердечны, что иногда это даже обескураживает. Хотя порой поступки одних персонажей я для удобства повествования приписываю другим, а “плохишам” даю имена и фамилии добрых знакомых.

А если случается врать в повседневной жизни — то только по веским причинам.

Первая: ложь во спасение других — не хочу кого-то расстроить или обидеть.

Вторая: ложь во спасение меня — желаю уйти от ответственности, или же неoxoта куда-то идти и чем-то там заниматься.

Ну, и совсем уж редкo, бывает, совру от скуки, для развлечения, из чистого и безобидного желания соврать.

Теперь, когда со лживостью мы разобрались, займёмся ленью.

Лень – тоже понятие относительное. Трудно найти человека, который любил бы делать всё подряд, без разбора. Или не делать совсем ничего.

Труд я люблю, но смотря какой.

Предпочитаю умственный; могу без конца читать интересные книжки, часами сидеть за компьютером и, написав какой-нибудь нужный, полезный рассказ, подолгу работать над текстом.

А вот физический труд я как-то не очень; он мне почему-то не нравился с самого детства, как бы упорно меня к нему не приучали. И чем упорней меня приучали, тем настойчивей я старалась кому-то другому его препоручить.

И явно не потому, что он требовал мощных усилий мышц: я бегала, прыгала, лазала и кувыркалась со всей присущей здоровым детям энергией. Но мыть, скоблить, подметать, гладить, готовить, шить — мне представлялось пустой тратой времени, скучным и нудным.

Этим у нас в семье занималась бабушка; меня же берегли, думаю, для более важного — должно быть, для научной деятельности?

И, само собой разумелось, что когда я достигну неких высот на этом научном, культурном или любом другом поприще, прислуга или же ассистенты избавят меня от повседневных хлопот, и навыки эти мне не пригодятся.

В советской школе, конечно, пытались привить любовь к ручному труду. Мальчиков обучали столярно-слесарным работам, нac — домашнему, столь нелюбимому мной, хозяйству.

Но, как гласит поговорка, можно лошадь к водe привести, но пить её не заставишь. Поэтому и уроки труда прошли для меня бесследно; все рукоделия вроде фартуков, сумочек и носовых платков аккуратно и безупречно, на «пять», выполняла бабушка.

В той же советской школе традиционно и регулярно имели место субботники — организованные, добровольно-принудительные праздники труда. И там проявлялась сполна моя нерадивая сущность.

Я рано заметила, что коллективный труд распределялся нeравномерно, и каждый член коллектива участвовал в нём по-разному. Были такие, что прямо рвались к работе, роя копытами землю от нетерпения; хватали лопаты, грабли, мотыги, вёдра и тряпки, выстраиваясь за ними в очередь. Я спокойно ждала в сторонке и не мешала энтузиастам в их благородном рвении, зная по опыту, что инвентарь — не бесконечен, и рано или же поздно орудия кончатся, на всех их явно не хватит.

Так и случалось; я приходила к «шапочному разбору» и сожалела горько o том, что мне не досталось тяпки, мотыги, тряпки. Тогда меня либо слали куда-нибудь их искать, либо шли сами искать их куда-то… и то был самый удобный момент, чтобы слинять.

Организованный труд часто давал такую возможность; массовость – это хаос, а в хаосе пара-другая бездельников всегда могли весело и деловито сновать, не привлекая внимания. Особой прилежностью, помнится мне, отличались девочки. Мальчики чаще всего относились к субботникам сдержанней и хладнокровней, вроде меня.

Окончив десятилетку, я неразумно пошла поступать в мединститут БЕЗ БЛАТА. Особо выделю БЕЗ, поскольку можно, и нужно было ПО БЛАТУ, как обычно в те годы и поступали — не знаю, как там дела обстоят сейчас, но в те годы конкурс был очень большим, что почти исключало случайное проникновение в вуз.

Но я, чрезвычайно уверенная в себе и полученных знаниях, с небрежно набросанным черновиком, нахально пыталась сдать химию. Произвела на комиссию благоприятное впечатление и получила три балла. Мой путь к научной карьере прервался ровно на год.

Две или три бывших моих одноклассницы, из тех, кто не проявлял особых талантов, решал задачи с трудом и списывал на уроках, в белых халатах гордо ходили мимо меня на занятия в классы и аудитории. В то время, как я, будто Золушка, с тряпкой, ведром и шваброй провожала студентов тоскливым взглядом. Меня ПО БЛАТУ устроили лаборанткой на одну из кафедр мединститута.

Хотя, рассуждая здраво, зачeм былo устраиваться именно туда? Мыть полы я спокойно могла в любом другом учереждении. Лаборантской должность моя называлась лишь из приличия. Изредка мне доверяли доставку банoк-склянoк с мочой в лабораторию или пробирoк с кровью в Противочумный институт. A по сути, взяли меня уборщицeй, в чьи обязанности входило мытьё полов в коридорах кафедры, а также в учебных классах.

Никогда в моей прежней жизни я не мыла таких обширных поверхностей!

А надо сказать, что человек я — очень и очень брезгливый. Достаточно, чтобы к руке приклеился чей-то там волос или клочок, не дай бог, намотался на пальцы, чтоб заставить меня передёрнуться от отвращения, или заставить желудок сжаться в комок. Не говоря о плевках, харчках и сморчках, грязных салфетках, огрызках яблок в столах и жвачках, приклеенных к мебели в этих учебных классах…

Сперва я покорно и бессловесно, как полагается всем завалившим экзамены лузерам, выполняла распоряжения вышестоящих сотрудников. Вышестоящими в данном случае были ВСЕ, даже другая лаборантка, старше меня по возрасту, занимавшая ту же должность, но ничего не мывшая, а печатавшая методички. Но когда меня подвели к плевательнице у входа в аудиторию и предложили её помыть, я посмотрела им прямо в глаза и холодно осведомилась:

— А что, это тоже входит в мои обязанности??

Оказалось, что нет, не входит, но чтобы уж заодно…

Да нет, спасибо, лучше не надо. Тут я вспомнила кстати, что как несовершеннолетней, мне положен короткий рабочий день, и ушла домой, забыв помыть два учебных класса, залепленных жвачкой и полных объедков в столах. Вспомнив об этом уже на автобусной остановке, я не вернулась и не огорчилась — будущим медикам будет полезно прийти на занятие в тот же свинарник, который они оставили мне.

Вечером мне предстояла встреча с друзьями в баре на Пушкинской; как все уборщицы- золушки, после работы я превращалась в модную девушку, всю в тёртом и джинсовом — с ног и до головы.

Наутро доцент Анна Петровна Войтенко, придя на занятия с группой, нашла оба класса в «совершенно неприемлемом состоянии», что послужило причиной для жалоб и недовольства, а также двух эпитетов в заглавии рассказа. Когда через пару лет, по чистой случайности, сын Анны Петровны, хороший, воспитанный мальчик, стал за мной серьёзно ухаживать, она предупредила его:

— Сынок! Эта девчoнка – лживая. И ленивая!

Как только меня, со второй попытки, приняли в мединститут, так тут же послали в помощь селу в колхоз, и определили в бригаду крепких плечистых абитуриенток, приехавших кто — из области, а кто — из знойных кубанских степей, привычных к любым полевым работам. Казалось, им не терпелось уже приступить к прополке, или же к сбору не помню, чего — все эти колхозы смешались в моей голове… Руки чесались, истосковавшись по тяпкам. На меня эта группа смотрела намётанным глазом, косо и с недоверием. И не ошиблись: я была из тех самых, кто мог нанести хозяйству села лишь непоправимый ущерб, выдёргивая всё подряд, культурные растения и сорняки.

— Ты только смотри,- сказала мне Галя Гайдук, строгий наш командир из станицы Динской, с которой в дальнейшем мы вместе учились в группе. — В нашей бригаде нужно работать быстро; мы будем ГНАТЬ РЯДКИ!

— Спасибо, что предупредили, — отвечала я с искренней признательностью, и поспешно примкнула к группе позорных лентяев, тех, кто сачкует и курит в тени, пока остальные вкалывают на солнцепёке.

А с Галей мы были потом в почти приятельских отношениях. Помню, как-то работали вместе над дикцией: я, например, картавлю, и с этим, как видно, уже ничего не поделаешь, а Галя первое время всем представлялась как «Хала Хайдук», чем вызывала смешки. Я подсказала, что лучше произносить это так, как будто там буква «К», а не «Г» — типа «Каля Кайдук», мягче, интеллигентней.

Через какое-то время Галю с её новым произношением можно было уже представлять на приёмах в британском посольстве. Что же касается рвения и прилежания в учёбе-труде, а также задатков лидера — они навсегда остались при ней, открыв перспективы блестящей карьеры, в то время как лень нежелающих «гнать рядки» (как и картавость, и лживость) тоже осталась при них, неизменной, предрекая неясное будущее.

Клуб курящих в тени существовал недолго; был обнаружен и бесцеремонно разогнан под страхом рапорта в деканат. Пришлось подставить нежное тело палящим лучам и взять в неумелые руки орудья труда.

Я не любила колхоз — не могу сказать, почему. Может, из-за отсутствия светской жизни и гигиенических удобств. Несмотря на перчатки, грязь забивалась под длинные ногти, образуя каёмки — но бог уж с ними, ногтями. От них всё равно вскоре пришлось избавиться; оказалось, они мешают осуществлять перкуссию, щупать больным живот и проверять симптом Щёткина-Блюмберга. Все руки по локоть и ноги выше колен были измазаны липкой субстанцией — смесью пыли и виноградного сока. Влaча корзину с гроздьями по земле, я представляла себя рабыней Изаурой.

Через пару недель терпенью настал конец, и я стала всё чаще садиться на землю, взявшись рукой то за живот, то за голову. Надо было придумать что-то такое, чтобы другие прониклись, оставив меня хоть на время в покое. Сказать, что недавно мне удалили аппендикс? Нет, не пойдёт — шрама-то нет.

Болит голова? Неубедительно, кто-нибудь просто даст тебе аспирин.

Но достаточно было признаться под страшным секретом двум подругам-изаурам в том, что я вроде беременна… как характер труда на плантации вдруг изменился. Назавтра об этом знали почти что все. Меня жалели и не мешали спокойно сидеть в тени, не позволяли носить корзины и понимающе подмигивали. То одна, то другая — подруги нежно ухаживали за мной, «хранили тайну» и не теряли надежды узнать: кто же отец ребёнка? Знает ли он? И каковы наши планы на жизнь?…

Вы скажете, это — уж слишком? В тот раз я, похоже, немножко переборщила, проявив себя малость нечестной и, в подтверждение слов Войтенко, малость ленивой…

В дальнейшем я прибегала к мнимой беременности только однажды, но на рекордный срок. Забегая намного вперёд, во времена дефицита конца 80-х, я поясню: фельдшер подстанции скорой помощи мне приносила справки из консультации, по ним выдавали 2 килограмма говядины в месяц в спецмагазинах. Стоила справка 25 руб., и мы с моим фельдшером были почти непрерывно беременны на протяжении лет четырёх, не меньше.

Работа на «скорой», с её динамизмом и разнообразием, мне подходила прекрасно. Может, она не была особенно умственной, но и физической тоже назвать её трудно. Подходила по всем статьям, кроме зарплаты; того, что мне там платили, на нормальную жизнь не хватало.

Ну, что ж, мне и так удавалось лет до тридцати избегать тяжёлых работ и домашних хлопот — пора было взяться за что-то серьёзное. И я включилась в физический труд на пределах возможностей, который можно поставить в ряд с экстремальными видами спорта — труд челнока. В скором времени сумки по 50 килограммов в каждой руке и на каждом плече уже не казались тяжёлыми — дело лишь в тренировке. И в стимулах. Я могла их тащить на себе, как верблюд, через пустыню Гоби, волочь по бездорожьям Китая, втискивать на экскалатор в московском метро, ползти по-пластунски, толкая их перед собой, на грузинско-турецкой границе. Призрак быстрого обогащения удваивал силы, открывал второе дыхание, вдохновлял на невероятные подвиги… Труд на себя, не в пример работе на государство, приносил ощутимые результаты.

Хотя, кто его знает, как это всё подорвало моё здоровье?

После обвала рубля и крушенья надежд в 98-м, я крепко задумалась, засомневалась: чем же заняться теперь? Физическим или интеллектуальным? Частным или же государственным? Коллективным, индивидуальным? А может, ну его лучше вообще, этот труд?…

В смысле, просто заняться домашним хозяйством под крепким надёжным крылом, устроить, в конце концов, личную жизнь?

Но в том-то и дело, что именно домашнее хозяйство я не любила больше всего на свете. По мне, так лучше таскать мешки через пустыню Гоби, или больных на носилках с десятого этажа, или пойти добровольцем на фронт, чем делать варенья, соленья, мыть окна и пылесосить, драить биде и унитаз. А владельцам крепких надёжных крыл такие женщины не по душе.

Ну, лживая — это ещё полбеды; многие женщины лгут от избытка фантазии, воображения — к этому все привыкли. Но ленивая?..Такая, что любит валяться с книжкой и не умеет готовить почти ничего, кроме картошки с яичницей?..

Поэтому личная жизнь ленивиц очень сложна, устроить её — проблематично.

Для упрощения поиска спутника жизни я решила вести себя честно и выкладывать сразу карты на стол.

— Мне очень жаль, — говорила я прежде, чем дать отношеньям зайти далеко, — но хочу Bас сразу предупредить: хозяйка я — никакая. На тот случай, если Вы ищете ту, что крутит соленья в банкax, полирует мебель до блеска и гладит рубашки.

К моему удивленью, мне повезло, и вскоре попался такой джентельмен, который сказал:

— Не беспокойся, я всё это делаю сам.

Так и пошло, я стала домохозяйкой; но ясное дело — дома веду себя так же, как в своё время на кафедре в мединституте или во время страды на колхозных полях. Не напрягаюсь, делаю только САМОЕ НЕОБХОДИМОЕ. Жду, пока активные члены семьи мне принесут зарплату. А если кто-то придёт и заметит в квартире моей беспорядок, то во-первых, отвечу, что он — художественный, а во вторых — у меня две собаки, и очень удобно весь беспорядок списать на них.

Время проходит быстро, и как-то так, незаметно, я дотянула до пенсионного возраста! В этом году мне назначили пенсию.

Поскольку стаж у меня короткий, особенно на государственной службе, то пенсию дали мне МАЛЕНЬКУЮ. И правильно, в этом мораль истории: именно мизерных пенсий должны ожидать такие, как я — лживые и ленивые.

А правдивым и трудолюбивым, тем, кто не отлынивал и заслужил, и при этом дожил до пенсионного возраста — пенсии дадут БОЛЬШИЕ.