Александра Токарева. Памяти отца. Часть 12

Ансамбль Успенского Горицкого монастыря в Переславле-Залесском. Фото сайта https://tonkosti.ru

Начало

Монастыри Переславля: Даниловский, Федоровский, Никитский и, конечно, Горицкий.

Расположенный на высоком южном берегу Плещеева озера, окруженный мощными белыми стенами, с внутренней стороны которых бегут бесконечные, крытые выцветшим от дождей деревом обходные галереи, с его изящной звонницей и, конечно, с его изысканным тонким силуэтом собора Успения Пресвятой Богородицы.

На территории монастыря, в стенах бывшего духовного училища, находится постоянно действующая экспозиция одного из лучших провинциальных музеев России с изумительной коллекцией шедевров русской иконописи, деревянной скульптуры, живописи и декоративно- прикладного искусства.

День, когда мы — студенты-ростовчане — поспитанники Александра Павловича Токарева,  попали туда впервые, запомнился до мельчайших деталей. Ярко светило июльское солнце, но прошедшие накануне ливневые дожди с грозами, оставили громады кучевых облаков на небе и непроходимые лужи на земле. Идем по узкой немощёной улочке, ведущей к музею.

Осторожно вышагиваем гуськом, друг за другом, стараясь прижаться поближе к забору и глядя под ноги, чтобы случайно не вступить в грязь. В Переславле она иссини-черная, потому что «чернозем» в прямом смысле слова, а не наши южные суглинки.

Прямо перед нами — огромная лужа, которую обойти ни с какого края невозможно.

Через нее, чтоб хоть как-то перебраться, переброшена пара длинных пружинящих досок.

Нужно сделать несколько точных полу прыжков, и ты «на другом берегу». Ребята, один за одним, выполнили это блестяще. Я тоже, но почему-то, в последний момент нога заскользила и поехала с доски, и я плашмя грохнулась на спину, подняв фонтаны жидкой грязи.

Все произошло в долю секунды, — девчонки взвизгнули, ребята отскочили в разные стороны, уворачиваясь от брызг, а «Палыч» — мой отец — искусствовед и педагог — Александр Павлович Токарев —  уже стоявший довольно далеко, и наблюдавший за «переправой», как-то странно взмахнул рукой и невольно матюгнулся, скорее всего от отчаянья.

Поход в музей был безнадежно испорчен. Я представляла из себя вывалянное в черной грязи чучело, с текущими по лицу дорожками слез. Мысль была одна, побыстрее скрыться ото всех, от испорченного похода в музей, от собственной глупой неуклюжести, быстро-быстро добраться до «общаги», и смыть, смыть с себя всю эту начинающую синеть по мере высыхания грязь. В автобус меня в таком виде, конечно же не пустят, — выход один- пешком через весь город –по краю, переулочками.

Спасла Ленка, — «хохлушечка», как ее называл отец. Кудахтая, причитая и утешая, она потащила меня к ближайшей колонке в конце улицы. К ней присоединились Оля и вторая Лена. Под ледяной водой меня просто-напросто искупали с головой, носовыми платочками оттирая едкую черно-синюю грязь. Из грязного чучела, я превратилась в стучащую от холода зубами, мокрую насквозь, то ли рыбу, то ли лягушку в прилипшем к телу платье из ацетатного шелка.

Поход в музей по- прежнему висел под вопросом. Меня, насквозь мокрую, выбивающую зубами мелкую дробь ни взять с собой, ни бросить никто не решался.

Пока́ еще я высохну, чтобы можно было за кустами не прятаться от редких прохожих. Отец с мальчишками, ждавшие нас невдалеке под деревьями, уже больше получаса, отпускали едкие шуточки по поводу всех «баб» вместе взятых, и меня «жалкой и убогой» в отдельности.

Девчонки возмущались их черствостью, а у меня даже обиды не было, одно смутное чувство вины — из-за меня вся группа уже час здесь торчит, и еще неизвестно чем все кончится.

Но тут Ленка спасла меня во второй раз. Сняв с себя легкое, очень модное по тем временам джинсовое пальто, надетое поверх таких же модных джинсов и ковбойки она сказала:

-Давай, втискивайся, как хочешь, только быстро! Быстро! Переодевайся! Вон,- за кустами можно. Бегом!

— А то Палыч и пацаны точно развернутся сейчас и уйдут без нас в музей. Мужики же, они вообще ждать не умеют.

Ленка — маленькая изящная девушка, ростом метра полтора не больше, а я высокая, метр семьдесят, «цветущая мамзель», как тогда меня дразнил отец.

Когда я, наконец, вышла из-за кустов ее пальто превратилось на мне в сидящее в обтяжку джинсовое платье.

Пацаны, уставшие от ожидания, оглядели меня критически и бросили:

-А что, пошло на пользу…

— С бабами вообще связываться нельзя, — почему –то добавил отец. Я не обиделась.

И вся группа, ускоряя шаг, пошла к Горицкому.

Продолжение