Юрий Фесенко. Олени, куры и другие

От редактора сайта «Неофициальных новостей Ростова-на-Дону» Галины Пилипенко пара предваряющих слов: продолжаю публиковать главы будущей книги московского художника Юрия Фесенко. Напомню, что 23 декабря 2023-го года в Ростове-на-Дону, в Музее современного искусства на Дмитровской (улица Шаумяна) откроется персональная выставка Юрия Ивановича Фесенко.
Первые главы мемуаров здесь.

В апреле, перед началом летнего сезона 1981 года, я приехал на несколько дней в Москву, чтобы снять дачу в окрестностях Звенигорода, вблизи Мозжинки. Удалось отыскать веранду пятистенка в деревне Грязь. Оставил залог и объяснил хозяевам дома, что первым в июне приедет мой товарищ, а я буду только в середине июля.

Двор ухоженный и по-деревенски опрятный. Перед верандой — хоть и не очень большая, но своя территория. Хозяина звали дядей Сашей, мне тогда показалось, что он был навеселе, а строгую хозяйку – Лидой. Посчитав, что всё сложилось удачно, я рассказал о предпринятом Жданову и, довольный собой, вернулся к городской жизни.

Уже в Таганроге, в оставшееся до срока время, мы вместе со Стукановым подготовили (загрунтовали) две большие пачки крупноразмерного картона и Граф, в положенный ему срок, отбыл в деревню.

В середине июля, ранним утром, прямо с поезда, не заезжая в Москву и я приехал в Грязь. Дорогу от автобусной остановки обрамляли роскошные липы и мои глаза утопали в их зелени, но подходя к нашему дому, всё отчётливей становились заметны белые пятна, мелькавшие между штакетником забора. Ими оказались не просто куры, а бройлеры, в большом количестве сновавшие перед верандой. Казалось, клевали всё, что только можно, даже ступени в наше временное жильё — мастерскую.

Первое, что хрипло выдавил из себя заспанный Граф было сообщениие, что они растут прямо на глазах: в самом начале, когда он приехал, кур, казалось, немного и что они были ещё цыплятами. Позже, с горькой усмешкой, он говорил, что поначалу это его даже потешало, но потом начался бешеный рост этих пушистых комочков и случилось нашествие могучих птиц. Днём они бесцеремонно поднимались по ступеням на веранду и Графу пришлось от них баррикадироваться — подпирать двери изнутри столом, поскольку замка не имелось. Он рассказывал без иронии в голосе и мне стало ясно, что относиться к такой детали деревенского быта нужно серьёзно…

Однако, сюрпризы не закончились: хозяйка стала мне, как ответственному квартиросъёмщику, жаловаться на то, что её супруг, он же дядя Саша, вместе с рекомендованным мной жильцом и его другом, ещё одним Санькой, неделю «гудели» в деревне, уничтожив её месячный запас самогонки и только приехавшая жена друга постояльца, смогла остановить это безобразие, увезя Саньку к «академикам». Стало понятно, почему Граф за месяц начал трудиться только над одним картоном. Это было изображение большой белой курицы и ещё двух поменьше на фоне лесных далей…

Не хочется, чтобы это повествование создавало ощущение беззаботности и праздности нашей деревенской жизни. На фоне событий, порой вызывающих улыбку, шла для каждого из нас работа по распознаванию себя в пейзаже и природы искусства в окружающей среде.

В то последнее «весёлое» лето 1981 года (в следующем году все посерьёзнели) Жданов начал помещать в свои творения, имевшие прямую связь с пейзажем, бегущее странное существо, похожее на человека, зверя и птицу одновременно. Разобраться, к какому царству это существо относится, было трудно. В разговорах и многочисленных рисунках, он наделял его то копытами, то крыльями и персонаж то бежал как человек, то летел как птица. Однажды, после наших очередных немых вопросов, Жданов рассказал, что Галя подсунула ему книжку с историей о последнем Пане, оказавшимся в болотах южной части Франции, и он её, вот уже месяц, как изучает и что описаанные там дикие пейзажи стали местом встречи человека с этим существом. Потом добавил, что нашел своего героя и что Чудище – Великий Пан, теперь «поселился» и в наших окрестностях.

Во время очередного вечернего чаепития у Жданова в мастерской, он продемонстрировал книжку, но на просьбу Графа дать её на одну ночь, ответил отказом, объяснив, что она ему пока самому нужна. Позже, всё же удалось заполучить томик и только тогда, тайный мир новеллы о Чудище стал доступен и нам, а новоиспеченный герой художника подтвердил свою принадлежность к роду богов.

По большей части, монологи Жданова о живописи заканчивались рассуждением о Чудище. Он, неуклюже взмахивая руками, демонстрировал бег этого существа, а его подскоки и комичные прыжки обозначали взлеты и посадки крылатого Пана. Не удивительно, что после такого лицедейства мне и Графу, во время прогулок, стал чудиться этот персонаж.

Одержимость Жданова граничила с какой-то особой формой любви и страха — страха утерять или забыть открытые им черты образа Пана. Вероятно поэтому, в тот период, он работал много и, как всегда, импульсивно. За один приём мог написать до десятка холстов, опасаясь, что большие интервалы времени между сеансами могут прервать поток генерируемых им образов и ассоциаций.

В то лето главным цветом его картин стал красный. Начало положила пробка красного цвета от бутылки скипидара, случайно упавшая на свежий черный грунт картона (он так и называл эту картину, символ нашей реалии, «Красная пробка»). Дальше красного цвета становилось всё больше и больше. Крылатый черный Пан сидел на чёрной земле на фоне красного заката или красного неба, а на красном небе светило чёрное или красное солнце. Думаю, что уставая от такой цветовой насыщенности, Жданов устремлялся к нам в Грязь из Мозжинки, в обесцвеченный белыми курицами деревенский мир, чтобы отвлечься и наполнить себя новым цветовым контрастом. Мы же наоборот, ходили к Жданову в гости не только на чай. Нам важно было наполнить себя ярким цветом его работ.

Дядя Саша — хозяин нашего деревенского дома, доброжелательный калининский (тверской) мужиком с отсутствием обычных слов в лексиконе. Думаю, что на этой почве он и сошелся со Ждановым в дни их «крепкого» знакомства. Издержавшись от теплой встречи со своим другом, Граф голодал и ждал важную продовольственную посылку с салом от матери. Он спросил у хозяина дома, какой здесь почтовый индекс?

«А х… его знает» — ответил дядя Саша,»спрошу у соседа».

Граф услышал как он кричит через дорогу своему другу-соседу: «Какой у нас индекс? «

«А х… его знает» — отвечает тот… Дядя Саша, поворачиваясь к рядом стоящему Графу, передаёт ему ответ…

Его малолетний внук, приехавший на лето из Москвы, увидел впервые овец, бродивших по деревенскому лугу, произнёс: «Сколько здесь оленей!».

Житейский контраст с академическим посёлком усиливал нашу свежесть восприятия природного окружения, а мнимые следы Чудища в полях, дополняли реальные отпечатки куриных ног перед верандой. Может быть, и полюбившеся немногочисленные слова дяди Саши, тем летом стали появляться на холстах Жданова не без участия его героя. Во всяком случае, бегущая фигура Пана (после овец-оленей) становилась для нас естественной и понятной.

Часто засиживаясь в Мозжинке, переименованной Ждановым в Пристанище, мы возвращались к себе в деревню через поля. Выходили далеко за полночь, когда огромная тёплая луна чуть поднималась над горизонтом и освещала путь жёлтым призрачным светом. В тот момент никакие слова не могли выразить наше понимание места, каждый раз возникавшее из глубины подсознания. Путь занимал часа два или два с половиной, а неспешный путь с разговорами — и все три. Ждановский образ бегущего Пана, как уже говорилось, сопровождал нас всю дорогу. Думаю что если он не жил в тех местах всегда, то воображение художника его поселило там в то лето…

Однажды, поздним вечером, провожая Жданова, приехавшего к нам в деревню на велосипеде, мы дошли до начала раскисшей от дождя грунтовой дороги, ведущей в Мозжинку. Жданов медленно, объезжая лужи,»пополз» (выражение Графа) вдоль леса и грузная фигура художника, дополненная двумя велосипедными колёсами, напоминала существо, жившее в его картинах. В одну из таких ночных прогулок, проходя полями к себе в деревню, мы обсуждали с Графом «Прогулки с Пушкиным» Абрама Терца — Андрея Синявского. Тогда и появился у Стуканова пейзаж, где мы с ним, степенно прогуливаемся по ночному Пристанищу. Себя он изобразил не очень внятно, поэтому уже в Таганроге, переписал свою фигуру, изменив её на резную фигурку Пушкина, работы деревенского мастера из Переславля-Залесского.

Как правило, утро уже начиналось, когда мы подходили к своему «куриному» дому. Бройлеры уже занимались своими делами и их вид нас отрезвлял от опьянения ночи.

В отличие от нас, куры полюбились (хотя они и не были оленями) внуку хозяев дома и мальчишка самым любимым даже дал имена.

В конце лета мы с Графом, не помню, по какому поводу, несколько дней ночевали в Москве у Жданова. Вернувшись, с удивлением и радостью не обнаружили бройлеров во дворе. Строили разные предположения, но потом всё раскрылось. Через пару дней к нам заехал Жданов и хозяин дома, памятуя алкогольное «братание» с ним и Графом, предложил выпить по стакану самогона нового урожая в подвале его дома, подальше от глаз жены. В то время я избегал употребления таких напитков и они втроём спустились в подземелье. Вернулись быстро, не очень весёлые и без дяди Саши. Оказалось, что всех бройлеров закатали консервными крышками в большие стеклянные банки.

Стеллаж, занимавший всю стену, от пола до потолка погреба, был уставлен этими объектами в прозрачном рассоле и их хозяин, выпивая с «братьями», явно гордился своими заготовками…

Уже позже, мы с Графом наблюдали, как внук хозяев дома, уезжая в Москву и садясь в автомобиль отца, бережно прижимал к себе одну из тех банок. Мы предположили, что это была любимица мальчугана…

Как бы то ни было, лето 1981 года и окрестности Мозжинки, остались в моей памяти, как места, заселённые удивительными существами: бродящими около деревенских домов оленями и бегущими по дорогам, среди полей и лесов Пристанища, загадочными Божествами…

Почтовый индекс Граф всё же узнал и посылку получил, правда, перед самым нашим отъездом. Почти всё сало достались Жданову.