Ольга Тиасто. I love kоммуналка

К хорошему привыкаешь легко: к свету, газу, к теплу, унитазу, к биде и горячей воде. И к возможности добраться до этих удобств в любое время — стоит лишь пожелать.

Достаточно полжизни провести пусть в маленькой, скромной, но изолированной квартире, и ты уже не понимаешь, как люди могут жить в коммуналках.

Хотя многие и по сей день в них живут. Двадцать первый век на дворе, и всё же…

Все те же семь дверей выходят в общий коридор когда-то (в начале двадцатого века) цельной квартиры; все те же семь сидений висят на гвоздях за дверью в общий сортир; те же семь столиков на общей кухне — только теперь на каждом из них не стоит по примусу, керогазу…

Впрочем, газовых плит на кухне не семь, а меньше — видно, не всякий жилец может себе позволить, да и места они занимают больше. Здесь же, на натянутых из угла в угол верёвках, сушат бельё: майки, труся и носыки, чей-то лифчик рядом с чьей-то кухонной тряпкой…Чего уж стесняться, и так всё общее- кухня, душ, туалет; и бельё- оно тоже вроде как бы общественное, всегда под рукой, на виду. Если нет никого на кухне, можно столик свой протереть трусами соседа и тут же на место их водворить — а пускай их не сушит над нашей плитой. Над кастрюлей с нашим борщом развесил!

Бывает, люди живут в общежитиях. Когда- то мне нравились общежития- за свободный дух и атмосферу коллективизма, за весёлые праздники и бесконтрольность. Мы, ростовчане, в чём-то всегда завидовали иногородним студентам; те вели менее гигиеничное и благоустроенное, зато куда более независимое существование, в то время как мы должны были каждый вечер, кто раньше, кто позже, в разных кондициях, но всё же являться домой и объясняться с родителями.

Да, условия там оставляли желать лучшего, но все понимали: это — временно, это — забавно и ни к какому социальному статусу отношения не имеет. В общежитии жили и сын директора обувной фабрики города Шахты, и дочь директора завода шипучих цимлянских вин, и сын другого шампанского магната, из Абрау-Дюрсо, не говоря уже о детях партийной и разной другой элиты из области. А также младшие отпрыски (старших они отправляли учиться, как правило, в Лондон) ближневосточных нефтяных королей, крупных владельцев недвижимости из Пакистана, богатых медиков из Латинской Америки, и даже один студент, намекавший на тесное родство с королевской семьёй Иордании.

Но в последующей, взрослой жизни, ни один из этих субъектов не остался прозябать в общежитии и не пошёл в коммуналку. А кто пошёл?

Известно, кто — бедолаги и лузеры. Люди, в жизни которых что-то там не сложилось: потеряли здоровье, работу и положение в обществе, спились или же развелись неудачно, или- и то, и другое, и третье. В общем, те, у кого не было альтернативы. Потому что, если бы таковая была, ни за что не поверю, что кто-то из этих бедных людей выбрал бы коммуналку!

За одним-единственным исключением: бабушки Нины Гавриловны.

B почтенном возрасте восьмидесяти лет, имея две альтернативы — жить с детьми в Италии или в том же Ростове, но в изолированной квартире — она сознательно и добровольно выбрала коммуналку.

Ей коммуналка нравилась.

Холодной октябрьской ночью в Ростове высадился десант — прилетела внучка Гавриловны Катя.

Её задачей было разведать обстановку и, по возможности, уговорить бабулю, смягчив её сердце, расстаться с неустроенной жизнью, а заодно и с двумя комнатами в общем коридоре. Их в этом случае предполагалось продать.

Рутинный паспортный контроль, потом- ожидание багажа, после- ЧП с бутылкой вина, разбившейся в чемодане и загадившей всё изнутри. Извлеченье осколков из мокрых тряпок скудного гардероба, залитых красным вином. Хорошо ещё, что не маслом; две бутылки с оливковым маслом, заказ Гавриловны — остались целы.

Самой последней, в три часа ночи, Катя покинула аэропорт и- спасибо водителю, ждавшему терпеливо — добралась на Станиславского. Проезжая по улицам забытого города детства, видела в свете ночных фонарей новые и старые здания, неоновые огни рекламы …

На Станиславского между Газетным и Семашко царила почти кромешная, средневековая тьма. Ни тебе уличных фонарей, ни неоновых вывесок; где-то там, в глубине подворотен что-то призрачно, тускло мерцало. Чья-то тень- животное, человек?- скользнула по ветхой стене за углом и скрылась…

Бабушка Нина спустилась, кашляя, вниз, чтобы открыть ей дверь с электронным замком. Подъезд был чист и славно выкрашен в конфетно-розовый цвет.

Когда-то давно, в девяностых, сюда приходили греться бомжи, колоться- наркоманы, и- по большой и малой нужде- любой запоздалый прохожий. Подъезд был гостеприимно открыт днём и ночью, заполнен отбросами до самого верхнего, четвёртого, этажа, и мог по праву считаться самым вонючим парадным Ростова. На его широких мраморных подоконниках спали бездомные, по лестницам бегали толстые крысы…

Теперь же, с новым замком, вход случайнoй публике был заказан; но это, увы, не решило проблемы, избавив дом от подобного элемента. Пьяницы и наркоманы не занимали более мест на подоконниках, не писали на лестничных клетках и не какали в лифте.

Они переместились внутрь, в квартиры, оставив обманчиво чистым подъезд.

У каждого из них был теперь свой ключ.

Но Катя не помнила всех подробностей прошлого: в ту пору она была ещё слишком мала. А что касается настоящего…послушаем её правдивый рассказ.

………………………

“Закутанная в платок Гавриловна открыла дверь в «нашу» квартиру на третьем этаже, и в нос ударил застойный запах ночлежки. Мой чемодан на колёсах затарахтел в узком проходе меж каких-то коробок, тазов, сапог, табуреток. Навстречу нам по коридору в столь поздний час двигалась женщина в тёплом халате, с помятым, слегка осовевшим лицом. Возможно, её разбудил мой приезд.

— Здравствуйте, — вежливо вякнула я.

— Не здоровайся с ней,- шёпотом одёрнула бабуля.- Они сегодня опять меня оскорбляли… и материли, босячки такие. A невестка eё, с ребёнком притом на руках, пыталась меня лягнуть!

— Лягнуть?.. С ребёнком? За что?- не понимала я.

-Проклятые алкаши. Я сделала у себя ремонт, а они говорят: «краской своей удушишь наших детей!»

— А сколько у них детей?..

-Трое уже! И пятеро взрослых.

Так, ещё не успев разобрать чемодан и присесть с дороги, я уже была введена в курс дела по поводу всех жильцов.

«Вражеская» семья включала: Люську (соседку в халате), сына её- алкаша; его жену с двумя детьми; его друга — тоже, естественно, алкаша, и его же (сына) любовницу, родившую недавно ребёнка. Вот эта последняя и была той наглой и распоясавшейся босячкой, что норовила лягнуть.

Все перечисленные каким-то образом ютились в комнате площадью десять- двенадцать квадратных метров; плюс- три кота, один из которых страдал кишечным расстройством и не лечился (у Люськи не было денег на ветеринара). Следы расстройства встречались на каждом шагу: кот их оставил и в туалете, и в душе- везде понемногу.

Но кошачьи следы и в сравненье не шли с человечьими, которые были повсюду: какие-то тряпки, кульки с таинственным содержимым, использованные салфетки в открытом ведре…

Кроме «семьи алкашей» в коридоре имелась также «семья корейцев» из трёх-четырёх человек на площади в пятнадцать квадратных метров. «Корейцами» бабушка их называла условно, так как корейцем по-настоящему был только один из них (женщина-кореянка).

Остальные жили менее скученно- по одному и по два, но в целом квартира была явно перенаселена.

Рассвет застал меня сидящей на диване, вытаращив глаза. Мой взгляд скользил по свежепобеленным стенам, высокому потолку…

Спать не хотелось. От запаха краски, и в самом деле, щипало в носу и першило в горле.

К приезду внучки бабушка отремонтировала комнату; зато во второй был самый страшный завал, скопление хлама, которое мне доводилось видеть лишь в передаче «Погребённые заживо в доме», но там дело обычно заканчивалось вмешательством психологов и полиции, а здесь разбираться с проблемой предстояло, видимо, мне…

Помыться с дороги, выстирать вещи, залитые вином, или просто сходить в туалет казалось почти невозможным ввиду неудобства и негигиеничности служб.

Хотелось в гостиницу; но этого мой бюджет поездки не предусматривал.

Настрoение в тот предрассветный час напоминало депрессию; возможно, это и был пресловутый «культурный шок»?…

Забывшись под утро безрадостным сном, проснулась поздно — все обитатели коммуналки были уже на ногах. Воскресенье — тот день, когда на работу никто не идёт, и они прогуливались по коридору.Туалет был занят, ванная — тоже, мне оставалось лишь чистить зубы и умываться на кухне, над раковиной без смесителя, где из одного крана льёт кипяток, а из другого бьёт ледяная струя.

Оказалось, что бабушка Нина с утра уже благоволила к Люське, с которой давеча мне запрещала общаться; а в целом по этой квартире бродило такое количество персонажей, что понадобился бы месяц, чтобы запомнить, где здесь «наши», а где- враги, с кем здороваться, а от кого воротить нос при встрече. Поэтому я следовала простой тактике: здоровалась с теми, кто первым приветствовал меня. Например, девушка с мочалкой в руке, завёрнутая в полотенце, ласково мне улыбнулась, промолвив:

-Здрасьте!

А грузный мужик, что стоял и курил в одних лишь крошечных плавках, тот покосился и не сказал ни слова — его я оставила без внимания. Через открытую дверь в его комнату можно было заметить, что живёт он почти без мебели и ухитрился устроить форменный раскардаш, свалив все вещи на пол. Покидая кухню, я ясно расслышала шёпот:

-К Гавриловне внучка приехала…Хоть бы забрала её с собой!

Под нашей дверью стояли и ждали чего-то маленький мальчик и кот.

-Это Люськины кот и внук, -пояснила мне бабушка, — оба голодные.

Пошарив в холодильнике, дала им по котлете: мальчику- с хлебом, коту — без.

Холодильник был старый и весь покрыт изнутри каким-то серым налётом, отчего и свежесть продуктов, хранящихся в нём, вызывала сомнение. Он урчал, дрожал, сотрясался, и после серии сильных конвульсий вдруг неожиданно замирал.

-Что, туалет ещё занят?- сочувственно спрашивала бабуля и подвигала ко мне поближе пластмассовую ёмкость, в которой плескалaсь (надеюсь) вода.

— А то, если что, можешь пока воспользоваться ведром, — заботливо предлагала она.- Я им всё время пользуюсь.

Я выразила моё возмущение. Вот это уж- слишком, вот это уж- никогда! Ни при каких обстоятельствах на это я не пойду!

Однако, и к плохому привыкаешь легко: достаточно лишь приспособиться и смириться…Начиная со второй недели коммуналка уже не казалась такой ужасной.

Кошачьи экскременты на полу не вызывали отвращения, а полуголые соседи не смущали- я как бы перестала их замечать. Я кипятила чай, сгибаясь над плитой под чьими-то развешенными рейтузами, не замечая рейтуз- просто препятствие, что-то висячее, вроде лиан или же виноградной лозы. И научилась не путать наш деревянный круг, сиденье для унитаза, с чужими, соседскими.

Параллельно я приобщалась и к неизвестной мне новой ростовской действительности.

Знала, как вызвать такси, на каком автобусе ехать на Северный, а на каком- на Комсомольскую площадь, и сколько платить за проезд- 17 рублей. Монеты считала заранее, чтобы не ошибиться. Знала теперь, что гадкий кофейный напиток, именуемый «капучино» в МакДональдсе, стоил вдвое дороже нормального капучино в Италии, зато гамбургер — почти вдвое дешевле. Там же, кстати, в МакДональдсах, можно было посетить приличный туалет.

Я начинала ориентироваться в городе: самостоятельно, без посторонней помощи мне удалось зарегистрироваться как лицу с двойным гражданством в ФМС, заказать кадастровый паспорт в МФЦ и обменять в каком-то из банков бесполезные евро на несколько тысяч полезных рублей — мама будет мною гордиться!

К тому же, население квартиры внезапно сократилось: «семья алкоголиков» временно переезжала. Как мне объяснила бабушка Нина, на детей сейчас выдаётся пособие, и Люськин сын-алкоголик уже в третий раз пользовался единственным инструментом выживания, оставшимся в его распоряжении — помощью государства.

На деньги, полученные после рождения первенца (того, что ждaл котлеты под дверью), они купили домик в деревне, и вот, уезжают к себе «на дачу». Коридор был заставлен пожитками: узлами, свёртками, пыльными оклунками и прочим нeпривлекательным скарбом, который иначе, как «рухлядью», не назовёшь.

Люсин сын и его Приятель-тоже-алкаш, озабоченно матерились и, ковыляя по коридору, таскали пожитки к лифту. Возня продолжалась весь день, пока семья, наконец, не уехала- все, кроме Люськи, к которой явились соседи снизу с жалобой на то, что сын запачкал дрянью весь конфетно-розовый подъезд и нужно идти убирать.

Та выместила досаду на бабушке Гавриловне, запретив ей давать ребёнку котлеты.

— Что ты за гадость, Гавриловна, Коле дала? У него от твоих котлет весь вечер болел живот; смотри мне- отравишь ребёнка!

— Ах ты ж, господи!- задохнулась от несправедливости бабушка Нина.- Какие ж вы неблагодарные! Может, и у кота твоего понос от моих котлет?!

-А что? Может быть, -хмыкнула Люська, как будто ей подали дельную мысль.- Жирные они у тебя!

И правда, котлеты у бабушки слегка жирноваты и — не для слабых желудков- приправлены перцем. И положив руку на сердце, скажу, что могла понять, за что другие жильцы недолюбливали Гавриловну.

Им было неясно (как, впрочем, и мне), почему, имея возможность жить с нами в Италии- там где зреют апельсины, и лимоны, и маслины, фиги и так далее — или хотя бы в другой квартире в Ростове, она каждый раз возвращалась упорно на Станиславского. Что она здесь забыла, в запущенной коммуналке, с крысами и тараканами?

И ещё им было неясно, почему она лезет во всё, хозяйничает, как управдом — ну, всё-то ей нужно, вечно неймётся! То затеет покраску полов в коридоре ( и так дышать нечем!), то решит починить унитаз — качается, видите ли, боится с него упасть…То на смену труб подписи собирает, то деньги на лампочки в коридор…В конце концов, ничего не собрав с равнодушных жильцов, готовых на унитазах качаться и в темноте ходить по ночам- ремонтировала и покупала всё за свой счёт. Ну, раз у неё бабки имеются- то пусть и чинит, и покупает, а нас оставит в покое!

Не раз во время разборок соседи ей говорили в сердцах:

— Да езжай ты уже…в свою Италию!

А потом добавляли:

— Видно, и там своих так достала, что не знают, как от тебя отделаться, спровадили обратно в Ростов!

Слишком активной была Гавриловна. Много на себя брала.

………………………………….

Время шло, а я всё откладывала в долгий ящик серьёзный разговор с бабулей.

Суть предполагаемой беседы сводилась к тому, что весь её образ жизни — неправильный. И неразумный, ничем не оправданный в свете других возможностей. К чему эта скученность, оторванность от семьи, антисанитария?…

Но, похоже, сама Гавриловна так не считала, и на все попытки что-то «исправить» реагировала решительно и весьма агрессивно. Взять, например, завалы.

Бабушка Нина никогда ничего не выбрасывала, будь то старая обувь, сплющенная в лепёшку, дырявое бельё, носки и колготки, тряпки сорокалетней давности, отрезы на пальто, купленные ещё до войны, побитые молью ковры и меховые изделия. Эти вещи, сложенные в кульки и узлы из наволочек, заполнили нишу и два шифоньера, висели на вешалке на колёсах и на верёвке, натянутой между дверью и шкафом. Все они были нужны, могли ещё пригодиться. Когда-нибудь, обещала Гавриловна, она их сдаст (и не бесплатно, естественно), в сэконд-хэнд, а пока пресекала все разговоры на эту тему и просила меня в её квартире не распоряжаться.

Уступив мне, как гостье, диван в передней, покрашенной комнате, Гавриловна самоотверженно спала на двух сдвинутых креслах под пыльной вешалкой. Кровать её занимали всё те же узлы и всяческий хлам.

— Давай расчистим хотя бы кровать- я тебе помогу, и ты сможешь спать, как все нормальные люди,- предлагала я бабушке Нине.

-Нет! Ещё раз тебе говорю: не трогай здесь ничего, — с ревностью и неприязнью отвечала она.- Я сама уберу- тогда, когда мне это будет нужно.

— А сейчас тебе это не нужно? Удобно спать на сдвинутых креслах?

— Да, удобно,- упрямо твердила она.- Легче вставать по утрам, ухватившись за поручни.

Пришлось оставить её в покое. До тех пор, пока новое волнующее открытие не заставило меня взглянуть на всё по-другому.

……………………………………………

В том же старинном доме на Станиславского, на первом этаже, не раз замечала я походя, не хватало оконной рамы. Один из оконных проёмов зиял чернотой, как выбитый глаз…Но в спешке было недосуг поинтересоваться: может, случился пожар? Как-то, приблизившись к проёму, я всё же заглянула внутрь: помещение было пустым, пол покрыт тёмной массой- казалось, какой-то мусор вперемешку с землёй. Казалось, что мусорная машина, подъехав сюда, вывалила содержимое, которое кто-то старательно растоптал, утрамбовал равномерно по всей поверхности пола. Интересное дело: комната не имела дверей, а лишь три глухие стены и единственный выход наружу — окно. Всё это было несколько…необычным.

Я не особенно любопытна, и потому лишь случайно узнала секрет таинственной комнаты.

Не так давно, мне рассказали соседи, там обитала странная женщина. Она, как и Гавриловна, ничего не выбрасывала, включая и пищевые отходы…И всё это долгое время накапливалось в комнате, утрамбовывалось ногами, гнило и превращалось в гумус, а уровень пола в жилище медленно, но неуклонно поднимался.

После многочисленных жалоб на неприятный запах и ультиматумов, соседи не нашли лучшего решения, как…замуровать «накопительницу», запретив ей, а также запахам, доступ в общественный коридор. Теперь у неё не оставалось другого выхода, кроме как прямиком через окно — на улицу. Торговки барахлом вдоль трамвайных путей часто видели женщину, вылезающую из окна или мывшую голову здесь же, на тротуаре. Где справляла она остальные свои потребности- остаётся загадкой. Потом куда-то пропала.

Услышав эту историю, я испугалась: не может ли и Гавриловну постичь подобная участь? Вот, оказалось, как жильцы коммуналок решали проблемы «погребённых заживо в доме». Никаких тебе социальных служб, ни терпеливых психологов: их попросту муровали!

А учитывая напряжённые отношения Гавриловны с соседями и тот факт, что через балкон третьего этажа не вылезешь на улицу — моим долгом было вмешаться и не допустить трагедии.

Урывками, пока бабуля возилась на кухне, я проникала в другую комнату, её «санктуарий». Там, среди массы узлов, сваленных на полу, намечала те, от которых можно было быстрее всего и незаметней избавиться. В одном из них были, к примеру, старые шерстяные и в рубчик — «фильдеперсовые»- чулки; десятки пар, скрученных в гирлянды и скатанных в клубки.

В другом хранились десятки бюстгальтеров — сплющенных, неэстетичных, с растянутыми резинками…Вещи были рассортированы; но кто и когда собирался всё это носить? Облезлые сумки, сломанные зонты, поеденные молью перчатки и шляпы…

Как только бабушка шла на базар, в аптеку или ещё па каким делам, я тут же хватала один из узлов и бежала на улицу, к мусорным бакам. Там же, у баков, дежурили люди, собиравшие и ремонтировавшие утиль: утюги, настольные лампы, электроплитки. Удивительный это, я вам скажу, квартал. Если в Милане есть «квадрат моды», то улицу Станиславского между Газетным и Семашко я бы назвала Кварталом Старого барахла. Там его накапливают, чинят, перепродают. И могу поспорить, что в эти дни моего пребывания в коммуналке старьёвщикам перепала кое-какая добыча!

Но странное дело: чем больше старья и хлама я выносила на улицу, тем больше, казалось, его оставалось в доме…Моих усилий было явно недостаточно: тут требовался бульдозер! Надо ли говорить о том, что бабушка не замечала «потерь»?

Наконец, я была готова к решительному разговору. Он получился довольно коротким.

— Бабушка, а бабушка, — начала я тактично, издалека,- ну как ты можешь так жить?!

— Как- так?… Что ты имеешь в виду? Что тебе здесь не по вкусу?!

-Да всё: эта скученность, запах, и твоё пластмассовое ведро, а ещё всякий сброд в коридоре…

-Я здесь всю жизнь прожила и к роскоши не привыкла, — с достоинством отвечала Гавриловна.- А ты что предлагаешь- к вам переехать, в Италию?

Скучно мне там, одиноко! Кроме как с вами, по-русски не с кем поговорить…

— Хорошо, оставайся в Ростове, но хоть в нормальной квартире живи! А эту можно продать…

-Да?! Через мой труп. После смерти моей продадите, — поджала губы бабуля.

Я смотрела на бабушку Нину моим самым добрым и укоризненным взглядом, но и это не помогло.

— Одиноко мне в изолированной квартире — я хочу быть с людьми, — пояснила она мне ещё раз, доходчивей.

-Так…ты же сама говорила: оскорбляют, и матерятся, — не понимала я.

-Ну, всяко бывает, — отвечала она примирительно.- Бывает- и матерятся, а бывает- прилично себя ведут; и я их прощаю. Зато — выйдешь на кухню и словом есть с кем перемолвиться!

……………………………

Я уезжала в страну маслин и лимонов одна. Нина Гавриловна мне помахала с балкона; правда, недолго, с опаской поглядывая на балкон четвертого этажа над головой — он был аварийным, и оттуда время от времени с шумом срывались тяжёлые массы.

Бабушка осталась в коммуналке — видать, любила её всей душой.

Надеюсь, с ней будет всё хорошо».

А что же случилось, спросите вы, с владелицей комнаты без дверей?…

Говорят, приехал откуда-то сын и забрал беднягу к себе.

Но, возможно, это всего лишь придуманный хэппи-энд…