Валерий Кульченко. Острова памяти. Часть 6

By pilipenko / 13.01.2015 / Читаем / 36 Comments

Жданов подался на Курский вокзал. И ровно в семь тридцать покинул столицу, «и даже не глянул в окно…»
Чуб остался в Москве. Продолжил образование в Училище 1905 года и закончил его. Уехал в Среднюю Азию, в Ташкент. Участвовал в монументальном оформлении Ташкентского аэропорта.

Валерий Кульченко. Россия — птица Феникс. Пастель, акварель, бумага. 90х70, 2001 год.

Возвращение. Бумага. Акварель.Пастель.100х80, 2006 г.

1961 год. В Ростове-на-Дону на улице Энгельса, местный «Бродвей», сокращенно «Брод», был открыт магазин «Глобус». Здесь мною была куплена книга «Сезанн» издательства «Артия».

На титульном листе владельцем была сделана надпись «Собственность Валерия Кульченко, ученика и поклонника великого Сезанна, гения живописи, книга куплена 15 июня 1961 года в знак особого уважения и любви к школе импрессионизма!»
Вот так! На полном серьезе! И никак иначе!

С этой книгой я появился в Калаче-на-Дону, на летних каникулах. Пришел в мастерскую к Кириллу Степановичу, как «Буратино с букварем».

Мой учитель внимательно просмотрел цветные репродукции. Обратил внимание на натюрморт Сезанна «Голубая ваза». Легонько провел осевую линию. Замерил правую часть вазы, затем левую. Ожидаемой симметрии не получилось. Один бок вазы был явно больше другого.
«Вот видишь, ваза кривая» — обратил мое внимание Кирилл Степанович.

«У Сезанна был врожденный порок зрения. Он не мог нарисовать правильную вазу. Отсюда смещения и сбои в рисунке!» — продолжил старый учитель.
Я вспомнил свои ученические рисунки: правильно нарисованные кувшины, бутылки, гипсовые вазы. Все предельно близко к натуре –пропорции, объемы. Штриховалось аккуратно, разбиралось в тоне.

Но почему, в конце концов, получалось скучно, серо, как у всех?
«Искривленное» пространство Сезанна было более жизненно, чем правильный академический рисунок?!

Всеми этими сомнениями я поделился с Кириллом Степановичем. Юношеский напор был остужен неожиданно. «Надо будет сказать твоим родителям, чтобы не посылали тебе денег в Ростов, если будешь покупать такие книги!» — подвел черту Кирилл Степанович.

От перспективы лишения родительской помощи я загрустил. Задумался. Дело в том, что работы Кирилла Степановича, сделанные в традициях реализма, мне тоже очень нравились.
По-доброму, улыбаясь, он продолжил свой педагогический урок: «Однажды у Бродского И.И. кто-то из учеников спросил: «Что нужно иметь, самое главное, чтобы научиться рисовать?»

«Самое главное — побольше свинца в задницу!» — ответил убеленный сединами профессор».
Конечно, речь шла об усидчивости и прилежании в учебном процессе.
Не испытывая дальше судьбу, засел я штудировать учебную программу по рисунку и живописи. Книга о Сезанне была отложена в сторону.

Но на этом приключения с монографией о Поле Сезанне не закончились.
На четвертом курсе учебы я принес книгу о Сезанне на занятия.

Её увидел преподаватель Теряев. Попросил посмотреть.

Теряев Тимофей Фёдорович со своим учеником Алексеем Соколенко — старшим братом Михаила Соколенко. Ростов-на-Дону. 1962 год

На старших курсах вел рисунок и живопись Герман Павлович Михайлов. Выпускник Ленинградского института живописи им. И.Е. Репина (бывшая императорская академия), фанатик живописи, большой знаток истории искусств, интеллигент до мозга костей. Небольшого роста, аккуратная бородка, внимательные, умные глаза. Милейший человек, слова громкого не скажет. Студенты его обожали и уважали. Импульсивный, резкий Теряев и мягкий, сдержанный Михайлов дружили. Наверное, по закону противоположностей.

Закрылись в преподавательской РХУ . Стали неспешно листать книгу, рассматривая внимательно цветные репродукции.

Вот портрет жены – «Мадам Сезанн». Пауза. Притихли.
«Тебе не кажется, Гера, что Сезанн раздробил здесь силуэт?» — начинает свою песню Тимофей Федорович.

Надо сказать, большие отношения фона и фигуры, четкий силуэт были непреложным законом для Теряева. Вдалбливал студентам: «Берите большие цветовые отношения на плоскости холста. Это — основа живописи!»
«Ведь раздробил форму Сезанн, как ты думаешь?» — все больше возбуждаясь, пытал своего друга Германа Павловича (Геру) Теряев. Молчание затянулось.

«Ну, знаешь, как тебе сказать, все-таки это Сезанн!» -тихо, миролюбиво сказал Герман Павлович.

Наступила тишина, но не долгая.
«А я говорю, раздробил! Значит, раздробил! Вечно ты, Гера, «бздишь» перед авторитетами!» — перешел на крик Тимофей Федорович. Для большей убедительности грохнул книгой по столу.
Студенты, услышав крик и грохот, побросали свои кисточки и карандаши, выскочили в коридор. Думали, обвалился потолок в преподавательской. Дело в том, что здание РХУ было построено до революции. Ветхое, аварийное, но на сей раз выдержало.
Когда дело касалось живописи, Теряев легко «заводился», переступая всякие рамки педагогики.

Была среди студентов примета, если у «Тимы» одно плечо пиджака приспущено, — значит, жди разноса. «Тима» (так звали Теряева между собой студенты).

Вот он в аудитории, подходит к одному из холстов. Берет в руки кисть и начинает: «Что это такое? Где краски?»
Смотрит на палитру, а там «по-мышиному» цвета выдавлены.

«Где ультрамарин?»

Ударение на предпоследний слог. В аудитории все уже стоят по стойке «смирно». Слышно, как осенняя муха бьется в оконное стекло. Кто-то из студентов подает «Тиме» тюбик ультрамарина.

На палитру выдавливается «гора» синей краски. «Чему я вас учил? Где силуэт?» — рычит Теряев.

Цепляет кистью синюю краску на палитре и мощным движением, пытаясь усилить силуэт фигуры, протыкает холст насквозь.
Урок получился впечатляющим: на мольберте холст, в нем торчит кисть №20.
У нас в группе учились две девушки – те сразу в слёзы.

«Тима» вышел из аудитории, хлопнув дверью. Тимофей Федорович в то время еще курил –«Беломорканал». Мы, посматривая на испорченный холст, разошлись каждый к своему мольберту, молчаливо размышляя о превратностях студенческой жизни.

Пастух, бумага, тушь, перо, 35х43 см,1973г.

Надо признать, что Тимофей Федорович хотя и был строг, но справедлив, и легко «отходил». Часто беседовал с нами о творчестве французских художников – Марке, Матиссе – и о любимом Мартиросе Сарьяне.

О Сарьяне он вспоминал с особой любовью и, даже можно сказать, преклонением. Хотя преклонение и Тимофей Федорович Теряев – вещи несовместимые, характер не тот!
Теряев родился в селе Галич, Орловской области. Был призван в армию и попал служить в Закавказье, в погранвойска. В армии начал рисовать. Кто-то из начальства обратил внимание на солдатские рисунки и решил показать Теряева Сарьяну – известному армянскому художнику. Встреча состоялась в Ереване, в мастерской «маэстро».

Легенда, можно сказать, национальный герой Армении, Мартирос Сарьян благосклонно принял солдата-сверхсрочника. Просмотрев рисунки, Сарьян спросил: «А что хочет парень в кирзовых сапогах?»

Тимофей, не долго думая, ответил: «Хочу учиться!»

Сарьян поднял трубку телефона и позвонил в Ереванский театрально-художественный институт. Звонок «маэстро» сыграл свою роль –Тимофей Теряев был принят в институт.
«Попал я туда, надо сказать, с «корабля на бал», в прямом смысле спустился с гор, с погранзаставы в учебное заведение!» — вспоминал Тимофей Федорович. И продолжал дальше: «Я не знал, как и чем разводить масляные краски.

Первый раз в жизни увидел тюбики красок, холст на подрамнике, другие художественные принадлежности. Помог мне Минас Аветисян, который учился на старших курсах. Мы запирались в пустой аудитории после занятий, и Минас показывал мне «азы» живописи».
И вот по институту прокатывается слух: приезжает сам Сарьян –пообщаться со студентами, посмотреть их работы.

Авторитет «маэстро» огромный. Студенты выстроились в вестибюле и вверх по лестнице в ожидании.

Сарьян, поднимаясь по лестнице в окружении преподавателей, зорким взглядом сразу заметил в толпе своего «протеже». Подошел к Теряеву, поздоровались, на виду у всех обнялись, вызывая некоторый переполох среди окружающих. Стал расспрашивать, как идет учеба в институте и вообще, как жизнь молодая?

В конце беседы по-доброму пожелал всего хорошего и «благословил» Тимофея на творческие успехи. Такое не забывается.

Теряев с теплотой вспоминал о встречах с Сарьяном всю свою жизнь. Надо ли говорить, что в нас он всегда находил благодарных и отзывчивых слушателей.

Пригласительный билет на выставку Тимофея Теряева. 1991 год

Пригласительный билет на выставку Тимофея Теряева. 1991 год
Просматривая мои работы, Тимофей Федорович, конечно, чувствовал, откуда «ветер дует». Влияние Сезанна было явным и видным «невооруженным» глазом, особенно во внеклассных работах.
Доставалось мне от учителя. Не один раз попадали мои ученические работы под «разнос» Теряева!

Бесцельно бродил по пыльным улицам небольшого городка. Мало что узнавал под лучами полуденного солнца. На память пришли стихи ростовского поэта Аршака Тер-Маркарьяна: «Я хожу по Калачу, пыль ногами колочу…». За время, пока я отсутствовал, многое изменилось. Единственно узнаваемыми оставались клены вдоль модернизированных шиферных заборов да узорчатая тень под ними, не дающая прохлады, как и много лет назад.

Выплывает островок моего детства. Заросли лопухов небывалых размеров, здесь я потерял сандалий с левой ноги, играя в догонялки. Теперь улица Карла Маркса асфальтирована. На углу стоит киоск, «Пиво-воды» — прочел я.

Стоял, прислонившись к стене, обитой пластиком, накалившимся под солнцем до того, что сквозь рубашку жгло лопатки. Отпивал мелкими глотками лимонад цвета прошлогоднего сена и почему-то с привкусом керосина.

Долго, как бы между прочим, смотрел на реку, на близкий песчаный берег с темными лодками и зарослями ивняка. Солнце бархатисто высвечивало правый холмистый берег реки с пятнами дубовых рощиц и поросших терном балок. Знакомый изгиб реки с меловыми кручами полукольцом огибал городок. Про себя отметил, что река стала шире и грязней. Цимлянская плотина и гидростанция сделали свое дело.

Рукотворное Цимлянское море безвозвратно нарушило экологию. Течение замедлилось. Берега Дона стали заиливаться, зарастать кугой, вода стала «цвести»: в районе станицы Голубинской до 50-х годов XX столетия в изобилии ловилась стерлядь!

Узбекистан. 40 лет спустя. Бумага, аппликация.

Василий Андреевич Рукосуев преподавал в Калачевской средней школе № 1 физику. До войны и в трудные послевоенные годы был директором Голубинской школы. «Возвращаюсь после очередной рыбалки с Дона, семью кормить надо! Приношу корзину стерлядки. Жена выражает недовольство – опять стерлядку принес? Глаза бы мои ее не видели!

Рыбы было много. С Дона кормились многие семьи и, благодаря этому, выжили во время войны и в послевоенное голодное время», — рассказывал нам, ученикам 7-х классов, Василий Андреевич. Для нас это было в диковинку.

«Ах, белый теплоход, гудка тревожный бас. Оставил за кормой сиянье синих глаз!» — неслась над рекой песня Юры Антонова с проходившего мимо прогулочного теплохода.

В.Кульченко.Рабочие катера. Картон, масло, 70х98. 1976 г

Здесь в Калачевском порту была задумана работа «Рабочие катера». Вот что писал об этой картине ростовский искусствовед А.П. Токарев: «Песни поют про «белый пароход», а такие неказистые трудяги, рабочие катера (РБТ) — выполняют самую черную работу на реке, пристают к любому берегу».

Вот они стоят у причала, ждут команду, сошедшую на берег…».

Статья Александра Токарева в газете «Вечерний Ростов» называлась «Степные колодцы». Начиналась так: «Как-то в кругу друзей художник Кульченко сказал: «Мы все, как степные колодцы!»».

Начало 70-х. Принято постановление ЦК КПСС и МК СССР «О работе с молодыми художниками». При творческих Союзах организованы молодежные объединения. Было создано такое объединение и при Ростовской областной организации Союза художников РСФСР (РОСХ). Возглавил молодежное объединение известный донской живописец Семен Сергеевич Скопцов.

1972 год. На областном выставкоме Саша Жданов показывает свои работы. Происходило это событие в выставочном зале РОСХ на улице Максима Горького. За столом, покрытом красным сукном, с обязательным графином воды, сидели члены областного выставочного комитета. Известные мастера кисти, обласканные местным начальством. Обязательно присутствовали представитель из идеологического отдела Обкома КПСС и еще рангом пониже чиновники из областного и городского отделов культуры.

Напротив стола — несколько подставок под картины. Среди этой довольно торжественной обстановки Жданов являл своим видом типаж «горьковского босяка». Штаны, никогда не видевшие утюга, «винтом», рабочие ботинки на заклепках, поверх всего свитер грубой вязки, почти до колен, на груди ржавый ключ на шнурке. Всклокоченные волосы и борода набок. Этакий «хиппи»-шестидесятник предстал перед благочинным выставкомом.

Стал показывать свои работы: «Сумерки»; «Ночь в степи» — под луной две лошадки; «Пейзаж с озером» — лирика в темных тонах. Все обобщено, выкрашено в локальные цвета. Ошалевшая комиссия в замешательстве — куда такое? Картины отбирались на областную выставку, посвященную очередному съезду КПСС и называвшуюся «Строители Коммунизма». Лирика Жданова явно не в «тему», брать нельзя!

Председатель выставкома скорее для «проформы» спрашивает: «Предложения есть?»

Тишина. Предложений нет. Работы Жданова «зарубили».

Но среди зрителей в задних рядах раздались аплодисменты. Да и сам Саша, прошедший своеобразную «экзекуцию», не сник и имел довольно задиристый и независимый вид.

На вопрос одного из членов выставкома: «Пусть автор объяснит, почему такая темная живопись?»

Жданов ответил: «Какая жизнь, такая и живопись!»

Сверкая глазами, достал из «широких штанин» помятый лист бумаги и зачитал. Причем не униженное «прошу», «прошу не отказать», а именно требование!

«Я, Александр Жданов, донской художник, требую послать меня на творческую дачу для создания гениальных произведений!» Все это Саша подал секретарю выставкома. Некоторые члены комиссии скрытно посмеиваются, другие недоуменно взирают на «мессию», неожиданно взошедшего на художественном небосклоне Ростова.

Тем не менее, заметное оживление в рутинной и спокойной жизни выставкома произошло. Камень был брошен, пошли круги.

Встала представительница из отдела культуры обкома КПСС, обратилась к Семену Сергеевичу Скопцову: «Почему бы вам не рекомендовать молодого художника на творческую дачу?! Это по вашему ведомству».

Скопцов согласно закивал головой: «Да, да! Пусть, безусловно, подающий надежды молодой художник поработает на Академической даче или в Переславле-Залесском на даче им.Кардовского под руководством ведущих мастеров соцреализма». И уже конкретно к Жданову: «Саша, подойдешь ко мне домой или в мастерскую в любое время, с Токаревым. Я вам обоим дам рекомендацию».

Обласканный и воодушевленный Жданов собрал в кучу свои холсты и удалился.

И вот, предварительно созвонившись, в один прекрасный день начала лета появились у Семена Сергеевича и его жены, художницы Людмилы Савельевны, два Александра — Саша Жданов и Саша Токарев.

Семен Сергеевич, как всегда, за гитару, петь романсы, читать стихи. Людмила Савельевна – варить кофе, на кухню. Такая «накатанная» колея продержалась недолго – минут 15.

Первым из «колеи» выскочил Саша Жданов и подал протестующий голос: «Семен Сергеевич! Это что же такое творится? Такая встреча, можно сказать историческая, и на «сухую!» Произошло оживление.

Письмо Валерия Кульченко Семену Сергеевичу и Людмиле Скопцовым.

«Здравствуй племя молодое, незнакомое!» с задором продекламировал Семен Сергеевич, как бы призывая в компанию третьего Александра (т.е. А.С. Пушкина).

Отложил гитару и удалился на короткое совещание с Людочкой. Людмила Савельевна дала «добро»: «Ну, хорошо, Сеня! Только ты – ни грамма!» Семен Сергеевич взял стремянку, уединился в прихожей, где на антресолях было припрятано вино-водочное Н.З.

«Саша!», — донесся голос из полутемной прихожей.

Жданов, как тигр, рванулся на призыв (недаром юность его прошла в Уссурийске!)

«Да не ты!» — остановил его Семен Сергеевич: «Токарев! Сюда!»

Глазам Саши Токарева открылась необычная картина – на стремянке возвышался известный донской живописец, Семен Сергеевич Скопцов, и держал в каждой руке по бутылке водки.

В правой — «Московская», в левой -«Столичная». «Саша, какую будете потреблять?» — был задан невинный вопрос. «Конечно, «Столичную», — дрогнул голос Саши Токарева.

В те времена в провинции водка «Столичная» была большая редкость, можно сказать, «деликатес». Бутылка со всеми предосторожностями была изъята из темной кладовой и водружена на стол. Людмила Савельевна на кухне срочно готовила нехитрую закуску.

Возбужденный Жданов взял в руки бутылку и, развернув к свету, стал изучать этикетку. На ней был изображен фрагмент гостиницы «Москва» и золотым тиснением «Столичная». «Семен Сергеевич, вы нам скажите, сколько же бутылка у вас простояла? Даже этикетка пожелтела?!» — воскликнул молодой художник.

Изумлению присутствующих не было предела. Водка была выпита и долгожданные рекомендации в дом творчества были получены.

Продолжение ожидает вас здесь