Ольга Тиасто. А что там у вас в штанах?

Из старых записок о “скорой “ (1987-88гг.)

На днях, роясь в старых бумагах, нашла общую тетрадку без обложки. На первом жёлтом листе — «Подготовка к Ленинскому зачёту, 8a класс». Хотела выбросить, но заглянула внутрь — а там мои записки о скорой помощи, 1987-88г! Я и забыла, что вела их когда-то во время работы врачом выездной бригады! Наивно полагала, что задумала и написала книжку «Тостик, Ланецкая и скорая помощь советская» только в 2001-м… Bспомнила давно забытые лица и факты. Прочитала с улыбкой когда-то написанную фразу : «26 лет — это, конечно, не первая молодость, но…»

Выберу кое-какие заметки из этой тетради — например, о водителях «скорой», которые всегда пользовались в бригадах непререкаемым авторитетом. И ясное дело — без водителя и без его исправной машины никуда не поедешь.

Bторыми в иерархии были столь же незаменимые и дефицитные на подстанции медсёстры (фельдшеры); наименьшим уважением пользовались те, без кого можно было вообще обойтись — врачи.

“В 6.40 утра на подстанции БСМП картина такая: из семичасовых бригад пришли на работу пока только два или три человека. Врач Фeдорня, за особенности вздорного характера именуемый Пидорнёй, растерянно топчется возле окошка диспетчерской — пожилой мужчина маленького роста с розовым бугристым лицом. Его красные веки часто мигают, он озирается, желая ускользнуть от неприятной, подрывающей его врачебный авторитет беседы. Нависший над ним известный бузила водитель Быковский упёр руки в боки и воспитывает его, буравя наглым насмешливым взглядом.

— Стоя-ать!- командует тихо Быковский и добавляет:- Красавчик…, — с таким сарказмом, что сразу всем ясно: старик Пидорня никакой не красавчик, а совершил что-то подлое и недостойное.

Потом выясняется, что он отвёз больного в клинику не по назначению (Фeдорня всегда всех отвозит в больницу), а бригаде, в которой водила — Быковский, пришлось его оттуда забрать и катать взад- вперёд до самого утра, пока, наконец, куда-то его не пристроили.

Фeдорня оправдаться пытается, что-то бормочет, а Быковский куражится над стариком, и наступает, толкая его животом:

-Маал-чать! Когда барин с тобой разговаривает,- самому страшно весело, аж концы висячих усов трясутся и глаза слезятся от смеха. Его коллеги, играющие в комнатке напротив в домино, ухмыляются с одобрением.

Фeдорня скользит вдоль стены и ретируется в спешке.

Водители у нас — народ особый, они никого и ничего не боятся. Им и на завподстанцией плевать, не то, что на других. Они — вплоть до забастовки, люди с собственным, понимаешь, достоинством. Кто-то из них в прошлом году докопался, что нужно доплачивать за ненормированный рабочий день, и они так поставили этот вопрос, что им-таки стали платить.

А у нас тот же самый ненормированный день, но никто и не заикнётся об этом, каждый боится начать — «как бы чего не вышло». Трусливые все, как кролики.

Скоро пора сдавать смену, наркотики, тонометр, и искать машину, на которой поеду домой, если будет попутный вызов. Но тут мне суют ещё один напоследок — к бабушке Бережной…

Нет, не судьба — наша машина сломалась. Шофёры собрались вокруг раскуроченного мотора — дядя Ваня, дядя Миша и Гена, «сопляк ещё», по их мнению, лет тридцати — но разговор у них не технический, а «интересный», светский:

— А как это вот, слушай…если не баба и не мужик… дермoфродит , что ли?- сомневается дядя Миша.

— Дерьмафродит? Гермафродит, дядь Миш,- поправляет Гена.

-Есть такие. Есть, — заверительно выставляет ладонь вперёд дядя Ваня.- Я тоже раньше думал, что брешут — нет, есть!

И это звучит веским словом того, кто убедился на опыте, поэтому все примолкли.

-Была у меня одна такая, — говорил дядя Ваня задумчиво, немного смущаясь и ковыряя грязь под ногтем большого пальца. — А я и не знал. Привёл её, значит, это…раздел…смотрю — а там что-то висит!

Слушатели в смятении; на лицах — ужас и возмущение. Только лицо дяди Вани выражает досаду от нежданной помехи.

— Так я его взял, — дядя Ваня сделал отчаянный жест, — и от-брpосил! — закончил он победоносно.

Дикий хохот раздался — смеялся, конечно, Гена-«сопляк».

— А дальше что было?- серьёзно спросил дядя Миша.

— А дальше — всё, как у всех баб, — отвечал дядя Ваня, — нормально. Это вот только… а так — всё путём…

Как-то утром всё тот же водитель дядь Ваня, Иван Михалыч, пришёл на работу довольный и, увидев водителя Гену, схватил его радостно за руку:

— А ну-ка, попробуй! — и потянул его руку к своим штанам. Тот сопротивлялся, но Иван Михалыч настаивал: — Попробуй, попробуй, да не бойся же, дурик!

Михалыч был похож на счастливца, завладевшего редкой диковиной. Гена попробовал; пришлось щупать и остальным. В глазах светилось недоверие, переходящее в уважение — ведь как-никак Михалычу за шестьдесят.

— Ого, дядь Вань! Ты чтой-то так — подлечился?

— Да ты, Михалыч, мужик! Это ж надо — не весь ты, видно, сработался…

Были и другие комплименты; и тут довольный Михалыч, отстегнув крючок, вытащил приспособление — штуковину, искусно вырезанную из дерева по всем правилам и анатомическим стандартам. На лице его ясно читалась детская гордость изобретением: «Ловко я вас обманул?…»

Оно пошло по рукам и все его изучали, отдавая Михалычу должное: на совесть, добротно сделано, и полировка…Eсли и не потенцией взял, так умом и смекалкой!

— Эт ещё что,- рассказывал Михалыч.- Я каждый год отдыхаю в Ессентуках. Ну, а дело-то стариковское, сам понимаешь. Не так уж, как прежде — какой разговор! Так я, бывало, на танцы пойду — прихвачу с собой зонтик японский, складной. Суну его в штаны, привяжу и танцую с дамами. А как начну прижиматься — они аж млеют!

«Да,- говорят,- Иван Михалыч, ты ещё крепкий мужик!»

— А я, конечно, по-стариковски уже,- признавался взгрустнувший Михалыч, — приставал только днём. Сидит, бывало, в парке там, скажем, Мариванна…Я к ней подсяду, схвачу так за руку и говорю: «Мариванна, пойдём ко мне прямо сейчас!» (знаю, что не пойдёт).

А она начинает, туда- сюда: «Ну, как же так можно, Михалыч, светло ведь ещё; вот вечером, может быть…» А мнe того-то и надо:

— Bечером я не могу! — говорю.”