Есть земляки, которыми мы гордимся, а есть которых мы стыдимся

У Александра Лишневского на воротнике рубашки – звёздочка. Кажется, подлинная, военная. Она удостоверяет – Александр – комиссар первой южно-российской биеннале современного искусства. Саундтрек в мозгу моём  корреспондентском звучит так: «Голова завязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой земле». Это песня, о герое гражданской войны – о Щорсе. В искусстве, как на войне. Эстетической, думаю, да надеюсь  я, читая полемику на нашем сайте в преддверии и во время проведения биеннале развернувшуюся.

Галина Пилипенко: «Э…скажите пожалуйста…» и Александр Лишневский. Фото: Валентин Картавеко — смотрите сайт «Фотографика»

Завтра — финальный день биеннале, а это интервью записано в день открытия в Музее ИЗО – на фоне работы Шабельникова , состоящей из двух «частей» — багровый холст во всю стену и пюпитр. На нём – сало с голубыми полосами – расплывшимися от тепла нотами.

Галина Пилипенко:  Саша, почему именно у этой работы мы остановились?

 Александр Лишневский: Позволить себе есть сало сейчас могут далеко не все, а единицы. Сало становится предметом роскоши. Ну, кто может съесть сало?

Жирность, холестерин и прочее!

Подходит и здоровается ректор  Виталий  Антонович Колесник

А.Л.: Виталий Антонович, мне задали вопрос – почему я стал около сала. Виталий Антонович – наш спонсор и член попечительского совета

Колесник: Ты большой и всегда хочешь кушать.

А.Л.: Нет, когда ты чувствуешь, что сало есть…

Колесник: … жизнь веселее становится.

А.Л.: Я думаю, вот это нас с Виталием Антоновичем и сближает. Вот с такими людьми мы делаем биеннале и у нас получается.

Это работа Шабельникова из музейной коллекции ГЦСИ и вот скажите после этого – москвичи, а ведь приобрели эту работу, потому что в ней сало присутствует! Как точно называется работа, я не знаю, но это ноты и они не получились.

Г.П.: Почему?

А.Л.: Мягкий предмет.

А.Л.: А что сало всякий раз новое покупается?

А.Л.: Я раскрою секрет: ноты наносятся специальным штемпелем и каждый раз, когда готовится экспозиция, ноты отпечатываются. Ну и что? Сало – фон, главное – идея, концепция, которая, как мне кажется, в национальной канве, потому что украинская музыкальная культура – это хорошо.

Думаю договориться с куратором, взять штемпель Шабельникова, пойти на наш рынок и стоимость этого продукта сразу подскочит.

Г.П.: Название биеннале «Сеанс связи» дала твоя работа?

А.Л.:  Это не название вообще. Это ощущение разрыва коммуникаций, я, быть может, больнее это чувствовал. А потом привык уже к тому, что Москва близко…

Даже в Cоветском Союзе в каждом киоске союзпечати продавались журналы по искусству. Вы сейчас их видите? Вот этот разрыв, снижение интереса к искусству! Может быть удастся немножечко сократить разрывы. Но я не идеалист. Двадцать лет идёт спад и представить что какой-то один человек или событие может повлиять, это безусловно утопия. Нужно работать ещё очень много, чтобы исправить.
Мне очень нравится сравнение культуры с олимпиадой в Ванкувере по показателям «медали» Россия «впервые» оказалась там, где она оказалась.
Культуру не измерить секундами или сантиметрами.
И ни у кого не вызывает беспокойства состояние, в котором сейчас находится искусство. мне страшно.
Если не предпринять усилий, которые требуют огромного труда и самоотверженности, если мы сейчас этого не сделаем, то люди, творящие сегодня современное искусство не ради заказов для невзыскательного за двадцать лет воспитанного потребителя, а ради того, чтобы мы были цивилизованными и подтверждали статус России – открывательницы нового.

Г.П.: Почему изображение Путина работы Дмитрия Врубеля и Вики Тимофеевой на пресс-релизе, а не «живого символа» Африки?

А.Л.: Потому что это не я выбирал:). Это проект кураторов Натальи Гончаровой и Светланы Крузе.
На биеннале в музее ИЗО представлена и другая работа этих художников на тему власти. И имя Путин здесь не главное. А важно, что это современное изображение, и посыл ко мне обращён – ко мне живущему сегодня.. Если б это было подражание старым мастерам, это было бы странно.
Хотя есть и плохие художники – вроде Никаса. Сафронов – тоже из нашего города, но есть земляки, которыми мы гордимся, а есть которых мы стыдимся. Например, Никас Сафронов.
Г.П.: Что останется городу после биеннале? Прага, например, после биеннале «украсилась» или «осовременилась».
А.Л.: В Ростове у ДГПБ будет установлена скульптура.

Вообще же то, что не привезено из коллекций ГЦСИ и других музеев мы постараемся задержать в каких-то фондах биеннале. Попробуем скооперироваться с людьми, стремящимися к современному искусству в других городах. Мы создаём дружескую сеть отношений. Это будет обмен картинами и точками зрений на всё лучшее, что делается на Северном Кавказе.
Г.П.: вопрос, который возник ещё на стадии подготовки биеннале: сколько ростовских и сколько гостевых работ участвуют?
А.Л.: Честно? Я не считал. Тут как за столом – номеров для людей нет.
Г.П.: Когда мы говорим «современное искусство», то какой период должны иметь ввиду?
А.Л.: Простите, но научности нет. История искусства развивается свободно с 50-ых годов, когда закончились войны и пертурбации и в свободных, не тоталитарных странах художественная жизнь продолжилась с позиций, завоёванных авангардом начала ХХ века.
Мы переживаем влияние и инерцию пост-советского пространства. новое поколение выросло и система изменилась, а сознание – нет. И в искусстве это ощущается. Воспитание «в реализме» как в ценности — и оно преобладает. А ведь никакого реализма не было, потому что то был соц-реализм. Вот и получается – Россия новая, а соцреализм тот же.
Записала Галина Пилипенко в день открытия биеннале.