Карапет Сасунян. Как заработать 7 миллионов в Чечне

Предисловие

Мои родители настояли, чтобы я прочла «Дневник Каро» — друг и сосед он им. «Дневник» представлял собой пачку машинописных листов, копия — бог знает какой закладки. Мама дневник приодела — в канцелярскую папку. Я начала читать и выпала из этой жизни на несколько часов. 

Обычно придираясь к каждому прилагательному, здесь я решилась изменить только название. И«Дневник Каро» стал именоваться «Как заработать семь миллионов в Чечне».

Карапет Сасунян.Как заработать 7 миллионов в Чечне. Фото: Дмитрий Посиделов

Родители Каро любят и считают настоящим человеком. Хотя с точки зрения обывателя, некоторые поступки Каро «странные». Например, он долго-долго – несколько лет — томился с женой и тремя детьми в очереди на жильё.

А когда счастливый миг настал… уступил свою будущую квартиру в новёхонькой многоэтажке в Волгодонска своему товарищу по работе – у того положение с крышей над головой было ещё хуже…

Что сказала Каро жена Люда — оставим за кадром.

Вскоре после новоселья, террористы взорвали тот дом…

Так Каро снова избежал гибели.

Или вот недавно, пожар у него случился. Ночью. Нет бы, добро спасать, так он в курятникметнулся и выпустил в чёрное небо горящих уже куриц – жар-птиц…

«Дневник» брались издавать (в печатном виде) несколько раз. Писались предисловия и послесловия, а потом в какой-то момент процесс не заканчивался ничем. Один постскриптум сохранился, правда, без имени автора. Приведу его ниже. Каро махнул рукой на издателей – перестал верить, но донести правду ему всё же хотелось. Поэтому он согласился на публикацию в интернете.

Галина Пилипенко

Стояла глубокая ночь, ночь на 16 января 1996 года. По заснеженной траccе на окраине Грозного, на большой скорости мчался КамАЗ — за ним, едва поспевая, следовал микроавтобус. Правая дверца КамАЗа то и дело приоткрывалась и на подножке возникала фигура бойца с автоматом — удостоверившись — в «порядке» он вновь исчезал в тёплой кабине. В кузове грузовика вповалку лежали 20 продрогших человек. Менее часа назад их захватили в плен в рабочем городке ТЭЦ-2, что расположен в Заводском районе Грозного.

Все они были работниками АОЗТ «Гермес-Юг» из Волгодонска; директор АО Гранковский Василий Васильевич, два мастера — Анатолий Паршаков и Александр Гапоненко, остальные — монтажники и сварщики технологического оборудования.

Для многих это была не первая командировка в Грозный! «Гермес-Юг» начал свои работы тут ещё летом 95-го.

Я же поступил на работу 4 января — и в тот же день бригада, добрую половину которой я знал по прежней работе в Донском монтажном управлении /ДМУ/, выехала в Чечню. Вместе со мною был Саня Войкин, старый испытанный друг, он меня, собственно, и пригласил на эту вахту, сказав, что в Грозном всё спокойно, и зарплата прекрасная: 6-7 миллионов, плюс командировочные почти два миллиона, и всё выплачивается без задержки.

Ему не пришлось долго уговаривать: у меня трое детей, а зарплату я не приносил уже несколько месяцев.   Работали ни шатко, ни валко — а заработали за десять дней (как я узнал впоследствии) по 5 миллионов рублей!

Крохотная фирма «Гермес-Юг» и её учредители делала в Грозном большие деньги — а мы, члены бригады, были теми руками, которые гребут каштаны из огня: нужны были человеко-дни – на кого бы расписать деньги по завышенным объёмам. Охраняемые блок-постом российских войск на въезде на территорию ТЭЦ, а внутри — дежурившими чеченцами с автоматами из числа так называемых федералов /докузавгаевцев/, мы, работая к тому же на таком нужном городу объекте, чувствовали себя вполне спокойно — вплоть до ночи на 16 января.

Накануне, вечером, мы все собрались у экрана телевизора в вагончике директора — нас интересовал вопрос, как и чем, закончится инцидент с захватом заложников в Первомайском амбициозным Салманом Радуевым. Его требования были такими же, как и у Шамиля Басаева в Будённовске: вывод российских войск с территории Чечни. На это Ельцин сказал буквально следующее: «Заложники — дагестанцы, Дагестан сам и решит вопрос об их освобождении».

С одной стороны, /видя яркий пример независимости республик РФ!/ он отмежевался от переговоров с террористами, а с другой — подставил тысячи ни в чём неповинных рабочих, выехавших в командировки в Чечню. О том я и сказал своему другу: «Чтобы Россия вывела свои войска — чеченцам нужны заложники – россияне. И мы тут, на окраине Грозного, — лучшие кандидаты…» Мы с Саней решили каким-то образом утром порвать командировку и выехать из Чечни / а до этого намеревались отработать две вахты подряд!/.

Но было уже поздно! Около двух часов ночи в двери вагончика забарабанили прикладами автоматов люди в белых масхалатах: «Одеться потеплее, деньги и документы – сдать. Среди вас есть работники ФСБ… Строиться!» Так нас, в обход блок-поста, с головным и боковым охранением, и вывели за реку Сунжу, где поджидал КамАЗ и микроавтобус. Как бывший мотострелок, командир отделения, я понимал, что действует боевое подразделение, а не бандформирование, как их окрестили официальные средства массовой информации, и само руководство России, сделавшее ставку на лжелидера Доку Завгаева, виновато в том, что против федеральных войск так сплочённо действуют и бандиты, и чеченские патриоты, и религиозные фанатики…

Я лежал в холодном кузове у заднего борта, машину сильно трясло на ухабах водитель, не сбавляя скорости, гнал её в сторону от Грозного. Сергей Прохоров, бывший житель этого города, пытался угадать, в каком направлении нас везут. Евгений Микелашвили, тучный и здоровый, шептал мне: «Карапет, надо бежать. Не знаю, как другим, а нам с тобою живыми не выбраться: чеченцы воевали и в Абхазии, и в Карабахе — на нас они отыграются…»

В короткий промежуток времени, на одном из крутых поворотов, когда отстала машина сопровождения, можно было рискнуть, но момент был упущен, а затем КамАЗ остановился, молоденький боец, лет двадцати на вид, в традиционной чёрной вязаной шапочке посоветовал доброжелательным тоном не помышлять о побеге. Мы узнали, что воюет он не первый год, побывал и в Абхазии, а недавно, после лечения в Турции, вернулся в строй.

Вскоре мы оказались в бывшем клубе села Гойское, где за металлической решёткой уже томилась группа пленных: семь строителей из Пензы, трое солдат срочной службы и капитан российской армии. Солдаты сообщили, что до нас тут находились пленные строители из Ставрополья и что их недавно обменяли на пленных боевиков.

Через пару часов в камеру завели ещё шестерых пленных — работников «Ростовэнерго», которые работали на ТЭЦ-2 и проживали неподалёку от нас /дагестанских строителей, находившихся в вагончике по соседству, не тронули/. Итак, нас, заложников с ТЭЦ-2стало 26 человек. Скрывать, что среди нас находится директор Гранковский, не имело смысла — чеченцы обо всём были прекрасно осведомлены. Единственное, о чём попросил Василий Васильевич — чтобы мы скрыли размеры своей зарплаты: он уже тогда понимал, что без выкупа тут не обойтись.

Никто не спал, все ждали рассвета. Глядя на осунувшиеся бледные лица строителей из Пензы, которые провели в плену более тридцати суток, нам не хотелось верить, что и нас постигнет такая же участь. Помещение, где нас содержали, представляло собой бетонную коробку квадратов в сорок с металлической печкой и несколькими железными кроватями с голыми сетками, на которых расположились самые расторопные. Остальные устроились на бетонном полу.

Хорошо я запомнил боевиков, охранявших нас: Курбан — здоровый, атлетически сложенный парень, приходил к нам с товарищами по оружию, чтобы показать свою силу и удаль: бил всех подряд, кроме тех, кому было за 50 — приказывал стоять смирно и наносил свой коронный удар в челюсть. Хватало одного удара, чтобы жертва оказывалась на полу. Со мной, видно, он не рассчитал свои силы — его смутил мой щуплый вид: в свои 44 года я весил 63 килограмма. Но повторным ударом можно было свалить и быка… Запомнился и долговязый молодой чеченец с бородкой — бил он особенно старательно, тщательно, долго и с такой ненавистью в глазах, что дай ему полную волю тут же бы и прикончил всех.

С первых же дней нашего пребывания в Гойском, чеченцы обновили свой гардероб за счёт одежды пленных: тёплые куртки, свитера, обувь — всего этого мы лишились в двое суток. Им активно помогали наши российские солдаты, которые были посредниками в этом «обмене». Один из них отозвал меня в тамбур, и предложил поменять брюки на какое-то замызганное тряпьё — когда я отказался, он пригрозил, что буду иметь дело с боевиками.

И точно, когда подошла моя очередь отправляться на работы — подошёл один из охранников: «Ну что, армяшка, брюки тебе дороже жизни?! Если не поменяешь сегодня — ночью я тебя забью да смерти…» Выбирать не приходилось, но я успел сломать молнию и вывалять в глине свой китайский пуховик и он верно прослужил мне до мая месяца. Ещё на мне был специальный лечебный пояс от радикулита — согревал и он. А с шерстяными носками, как и со спортивными кроссовками, расстались все. В отрепье мы походили на настоящих военнопленных».

Но Бог с ним, с тряпьём, мы тогда и предположить никак не могли, что одиннадцать человек из двадцати членов бригада вообще никогда не вернутся домой в Волгодонск… Боевики, постоянно дежурившие на бетонной крине нашей тюрьмы, подходили к отверстию у трубы от печки и заставляли петь капитана.

Уроженец Чебаркуля /это близ Чебоксар/, пел он прекрасно, а бетонная коробка создавала ещё и невероятную акустику. Ходил он на полусогнутых ногах, по ночам его часто водили на допросы и били. Частенько в трубу сыпались патроны, которые с грохотом рвались в печке. Мы отскакивали в сторону, насколько это было возможно, падали на пол, что вызывало у охранников неудержимый хохот. Такая забава была у них, весельба…

На работы выводили по два человека – рыли траншеи, ходы сообщения. Звеньевой Скляренко, наглый и мстительный, пытавшийся верховодить нами ещё на ТЭЦ-2, объявлял теперь кому следует идти на работы или же дублировал команды Гранковского, но, в принципе, мы поначалу мало обращали внимания на его уголовную хватку. Нам казалось тогда, что весь этот кошмар скоро кончится, что нас со дня на день должны освободить.

Чеченцы сообщали, что о нас говорят в каждой телевизионной программе новостей. Тот же Скляр, державший связь со старожилами из пензенской камеры, сообщил чеченцам, что в бригаде есть человек, умеющий играть на гитаре. Это был я. В дальнейшем моё умение петь под гитару и без неё, безусловно, спасло мне жизнь. Но в тот момент, я считал, что Скляр подставил меня — и первые свои песни по приказу охранников с крыши я исполнил как можно хуже.   Поначалу нас кормили два раза в день. Горох варили в пластмассовом ведре при помощи кипятильника. По кружке недоваренного гороха на воде и по ломтику хлеба.

В один из гойских дней в камеру завели пленного контрактника — и тут мы увидели отношение чеченцев к таким солдатам: в отсутствии командиров боевики буквально врывались в камеру — били жестоко, насмерть. Контрактник уже не мог ничего говорить, только мычал. К нашему удивлению, избиение завершили российские солдаты-срочники: они с удовольствием по очереди добивали в тамбуре чуть живого контрактника, под одобрительные возгласы охраны. …Поздно вечером нас выстроили в несколько рядов: опять перекличка по списку — и на выход.

Грязным, осунувшимся, нам казалось, что завтра мы будем уже на свободе. В УАЗ, тело к телу, нас вместилось 22 человека, остальные — в машине с боевиками. Машину нещадно трясло, в давке дышалось с трудом, многие стонали, но сознание никто не терял — все ждали минуты освобождения. Вот- вот… Но, примерно через час езды по бездорожью, когда мы уже начали задыхаться, машина остановилась — и всех нас загнали в подвал какого-то дома.   Ночь была ужасной: холодные бетонные стены и пол, абсолютная темнота и теснота. Я упёрся головой в стену и промаршировал на месте всю ночь: ноги в тесных солдатских сапогах мёрзли неимоверно. Утром нас вывели по нужде — и мы увидели село, вымершее, полуразрушенное. Это был Старый Ачхой.

На 26 человек выдали одну булку хлеба на весь день и две пачки «Примы» — от нехватки курева страдали постоянно. Вечером к нам добавили ещё двоих пленных: отец Анатолий — настоятель Грозненской православной церкви и отец Сергий — священнослужитель Московской епархии, прибывший в Грозный с миссией обмена.

На допросах они никак не могли понять, в чём их обвиняют — и только неустанно молились, чтобы Бог дал им силы противостоять этому бесчинству. На следующий день их поселили в землянке на окраине села… Чеченцы приказали выделить кашевара — им, разумеется, стал Скляр: к вечеру он принёс в камеру большую кастрюлю вареной кукурузы, вернее, полусырой, так как посолил он её раньше времени. Но голод не тётка — поели и это. Утром нас построили — прокурор Чечни, дудаевский деятель устрашающего вида, с жёсткими глазами, и усами, сросшимися с бакенбардами, резко объявил нам, что по законам военного времени, за попытку к бегству – расстрел, за неповиновение – расстрел. Настроение наше упало, все надежды на скорое освобождение улетучились. Из дверей, ящиков и досок соорудили что-то наподобие нар, где уместились все 26 человек, с условием, что лежать всем надо на боку.

Выдали старые солдатские шинели, несколько одеял и матрасов. Кормили всё той же кукурузой на воде. «Чем дальше в лес — своя рубашка ближе к телу» — то и дело вспоминал я эту пословицу-поговорку своего старого друга из Нового Афона. Она наглядно проявилась в плену, где звено Скляра, отделяясь с начальством, спало по одну сторону под вала, остальные — по другую. И курили они даже найденные у боевиков окурки, отдельно — и всем этим заведовал-верховодил кашевар Скляр, перенимая лидерство у Гранковского.

А ведь не раскол нам был нужен, впереди нас ожидало такое, что только сплочённость, поддержка друг друга могла спасти нас — а ведь теперь очень тяжело думать об этом: нет таких отличных ребят, как Володя Дудко, Володя Кривцов, Николай Вавилов. Виктор Решетников, Сергей Прохоров…   В один из сумрачных дней к нам обратился чеченец небольшого росточка — Юнус -ему надо было укоротить брюки и пиджак, видимо, трофейные. Все молчали, свои услуги предложил я — жена моя — Людмила, швея~мотористка, и эта работа была мне знакома.

В помещении боевиков при свете лампы, решив растянуть работу на два дня, я перешивал одежду, сидя у тёплой печки… Юнус,осмотрев работу, остался очень доволен — принёс откуда-то два куска мяса, шлёпнул их прямо на раскалённую печь, открыл банку консервов.

От всего увиденного у меня нестерпимо засосало под ложечкой, закружилась голова — но ел кильку в томате и полусырое мясо я старательно, не торопясь. Вспомнив о Сане Войкине — на утренней проверке он высоченный мужик, упал в голодный обморок — я попросил у Юнуса мяса для него. Узнав, что Войкин мой друг, чеченец застыл с ложкой в руке, придвинул банку с килькой ко мне|:»Отдашь ему».

Я прихватил ещё кусочек мяса, во время работы я заначил несколько больших окурков — и всё это, объяснив в камере истощённым на двух черпаках кукурузной баланда в сутки ребятам: »На всех ведь не поделишь» — вручил Сане Войкину. А сигаретные «бычки» пошли по кругу.   Попутно у Юнуса я выяснил, что кукурузы — а её запасы для скотины мы, ходя с бидонами по воду, видели в каждом дворе под навесами жёлтые горы — можно варить вдоволь. «Ваш повар — отвечал Юнус — Пусть варит её хоть целые сутки» Ребята очень обрадовались, услышав об этом известии — хоть кукурузы будет досыта, не придётся вылизывать пиалы. Но тут свой голос подал Скляр: «Это что же я — сутками у печи торчать буду?! Я и так не отдыхаю, а вы тут целыми днями лежмя лежите. Вам, что, жрать мало? Скажите «спасибо», что хоть это дают. А будете возникать – я вам устрою террор, тюремный! У меня две «ходки» в прошлом! »

Я навсегда запомнил эти слова — они, несомненно, стоили жизни некоторых ребят, которые ещё смогли бы выжить, подкрепись они в эти дни перед тем кошмаром, который нас ожидал… Руководящая часть коллектива во главе с Гранковским, тупо молчала, слушая своего лидера: с кашеваром, который делил пищу два раза на день, никто не хотел спорить — глядишь, и перепадёт лишний черпак или окурок /что впоследствии и происходило/. В свои помощники — подкидывать дрова в печь, мешать кукурузу в котле — Скляр взял своего ближайшего друга Васинского. (Продолжение)