Виктор Сетунов. Живопись и графика (окончание)
|
Виктор Сетунов. Фотопортрет: Валентин Картавенко (photographica.ru) Он не похож ни на кого. И с кем его поставить в ряд? И в какой? Из ближайшего окружения — точно не с кем. А если не из ближайшего, то… Ну, если уж совсем- совсем напрягаться, и вспоминать, что было, когда ещё не было Виктора Сетунова художника, а был просто Виктор Сетунов, ещё не родившийся вовне, но уже существующий внутри самого себя, как художник, то помню, как мы в Старочеркасске у А. П. Токарева, году так в 1984 нашли в библиотеке каталог Джорджо Моранди итальянского живописца и графика, редкое в те годы привезенное из Италии издание, и я пошутила: — Смотри, на кого ты похож, или он на тебя, по языку, по цвету, по направ лению внутреннего поиска… — Да, скорее, по направлению, мне туда, в ту сторону… И мы смеялись: -Может надо срочно знакомиться? Ехать в Италию? В Италию мы, конечно, не поехали, да и к моменту, когда мы рассматривали этот редкий каталог, самого Моранди уже не было на свете лет 20. Но они похожи беспощадной честностью в убирании всего лишнего с изобразительной плоскости, кристальным упорством в достижении единства всего со всем, аскетизмом изобразительного языка, масштабами внутренних задач. И у того, и у другого гармония и покой в самых простых, обыденных повседневных вещах, окружающих художника в неторопливом течении времени. И у того и у другого неяркая дорога жизни, проходящая в окружении привычных людей и предметов, отсутствие популярности и каких-либо сопутствующих ей внешних регалий. И конечно, узкий круг тех, кто любил, понимал, был рядом.
Виктор Сетунов. «Портрет Валентина Картавенко» (1985 г.) Его портреты это скорее не столько портрет личности портретируемого, сколько его образ, иногда переходящий в символ, таков портрет С. Кулика (впоследствии сгоревший), портрет В. Картавенко, портрет А. Токаревой.
Виктор Сетунов. Портрет А.Токаревой. О последнем, Т. Ф. Теряев сказал, увидев его в выставочном зале Союза Художников на Горького, на одной из немногих коллективных выставок в которой Виктор принимал участие: «Вот это настоящий портрет. Настоящая живопись. А у меня так, раскрашенная фотография… (до этого он писал ту же модель)». А ведь это сказал очень большой художник, всеми признанный гуру, корифей. Он долго стоял перед этим портретом, внимательно рассматривая, а после как-то, даже обрадовавшись, что увидел хорошее, искренне и крепко пожал двумя руками руку автора. Тимофей Федорович Теряев был неподкупен в принципе. Заслужить его похвалу было практически нереально. Он никого никогда зря не хвалил. Никого. И никогда. И это был один из немногих эпизодов безоговорочного признания Сетунова — художника. Его пейзажи это всегда совмещение реальной географии, с каким — то идеальным пейзажем внутреннего пространства души, местом вечной гармони. Новочеркасский собор — крошечный силуэт на самом краю горизонта, там, где земля становится небом и наоборот. Он почти всегда на границе неба и земли, крошечный страж веры, удерживающий тяжелую бесконечность скифских горизонтов.
Виктор Сетунов. Натюрморт. Его натюрморты это пространство, в котором у предметов есть своя собственная индивидуальность, своя биография и своя история. Личная история и история отношений. Они относятся друг к другу, как люди. Эти отношения, то мягкие и тонкие, то обостренно — контрастные, то холодновато-отстраненные, то нежно прозрачные, все они на своих точно найденных местах и в живописной плоскости, и в едином полотне жизни.
Виктор Сетунов. НАТЮРМОРТ С ЧЕРНЫМ КУВШИНОМ. Сколько нужно переработать внутри себя, чтобы на поверхность холста, картона вышло мягкое пространство света такой силы и убедительности. С какой лазерной сосредоточенностью он, концентрировал внутри себя луч, способный сквозь абсолютно аскетичную форму и осознанно скупой изобразительный язык прожечь тусклую плёнку обыденной реальности. И выдать — очищенный свет будней. Почти монохромный, немногословный, но очень точный в линии, по своему точный, по своей какой-то правде. Очищенный, внутри себя и нанесенный, в растирку, иногда кистью, а иногда рукой, пальцами на поверхность картона или холста, иногда втертый в нее. В его работах невозможно изменить ничего, В них все на своих местах. Единственно возможных, раз и навсегда найденных. Предельная ясность и тишина такая, что можно почувствовать ее, тишины, вкус. Как он тихо радовался, говоря: — А я недавно работу зачал и так хорошо мне стало… Во многих из них есть ощущение, какого-то парения над землей. Он любил эту землю и знал её. Знал плотность материи, знал провинцию, с её удушающим бытом, знал бесконечную кропотливую работу, знал планку мастера, за которую человек не имеет право опускаться, однажды ее достигнув, и знал дрожащий лёгкий воздух над землёй. Знал и другое. Запредельное. Тоненькая ниточка, раскаленный световой лучик, который надо держать. Мы часто с ним говорили о пространстве времени и пространстве вечности. Когда разговор зашёл о пребывании на земле, то почему-то он вспомнил Цветаевские строчки: «К груди моей младенец — льни, Рождение — паденье в дни». — Паденье… Понятно? — В общих чертах, — отшутилась я. И очень удивилась, что он вспомнил именно Цветаеву, именно эти строки, но промолчала. Как часто, пока человек жив, мы совсем не задаем себе вопросы, какова его душа, на что похожа, каков его дух? И только после его ухода, когда нечему больше от нас прикрывать, то главное, что всегда скрыто под биологией, только тогда мы начинаем понимать, или скорее смутно догадываться, что сквозило за физикой. Ощущение от земной личности человека… То, что мы принимаем при жизни, в человеке за одно, становится совершенно другим после его смерти… Японский классик Харуки Мураками сказал: «Если я попадаю под дождь, я становлюсь частью дождя, Если я в лесу, я — часть леса, Если я разговариваю с вами, Я становлюсь частью вас». Так происходит с каждым настоящим художником, уходя, он навсегда становится частью нас. Александра Токарева Выставка — в субботу!
|
