Ольга Тиасто. ВРЕДНАЯ, ДЕРЗКАЯ И НЕПОСЛУШНАЯ

Ольга Тиасто в 1964 году, в Ростове-на-Дону

Часть 1, детская

“И вся-то наша жизнь есть борьба…”

( из маршa Будённого)

От благодушной спячки меня пробудил крик души. Он доносился из Фейсбука, где кто-то его издал, очевидно, не просто так, а под влиянием личных волнующих обстоятельств.

Вопрос, адресованный всем, брал за грудки и призывал к ответу.

— Кто из вас хотя бы раз в жизни выступил против несправедливости? В детском саду, или школе, университете? Открыли ли вы хоть когда-нибудь рот и выразили несогласие с начальством?…

Разумеется, сразу последовал целый поток, водопад, лавина ответов:

— Я — да! Везде и всегда!

— За правду горой, борец и герой!

— Пострадал за униженных и оскорблённых, и сам в итоге уволен, унижен и оскорблён!

Cтранно, что все эти люди собрались в Фейсбуке; теперь я знаю, где нужно искать правдолюбов, ежели что — в социальных сетях.

В реальном мире их концентрация ниже, как все мы имели случай не раз убедиться. Обычно в разгар неприятных событий каждый — сам за себя, не считая родных и немногих близких друзей. Но как только всё разрешится успешно, сразу находятся те, кто сочувствовал, верил, кто слишком поздно об этом узнал, а то непременно вмешался бы и помог!

Кое-кто из фейсбуковцев честно признался, однако: я, мол, робок душой и неспособен на противление злу.

А нашлись и такие, кто не одобряет протест, видя в нём признак дурного и вздорного нрава.

— Бороться с детского сада? — писала сторонница дисциплины в детских учереждениях.- Не говорит ли это об агрессивности и о конфликтности человека? А когда же нормально жить? Если всё время бороться. И дать другим жить нормально, они же имеют на это право…

То есть, live and let live. Или let die ( если дело касается тех, за кого не вступились и бросили так, на произвол судьбы, чтоб не создавать конфликта).

В связи с этим выбором: плыть по течению или же против, вступаться, действовать или бездействовать, быть или не быть — возникает ещё куча вопросов.

Имеет ли смысл нарушать порядок вещей, каким бы он ни был? И что оно нам даёт? И стоит ли всё того?…Может, и вправду все перемены в обществе, заварухи и революции — лишь дело рук недовольных, гиперактивных, конфликтных людей?… Которых, если бы знать заранее, не мешало бы удушить в колыбели? Со мной, кстати, именно так чуть было и не поступили. Hесмотря на мою безобидность.

Ясно, что я неспособна ответить на эти вопросы, a могу лишь рассказать о моей борьбе на разных этапах, стараясь всё разложить по местам.

1. Первый протест, борьба с преступной халатностью и асфиксией.

Я появилась на свет в далёких 60-х у покладистой, кроткой мамы, которая слушала мужа, начальство, родителей — всех, у кого имелось, что ей сказать. Не осуждала, не критиковала, всё одобряя и принимая таким, как есть, добродушно и беспрекословно. Настолько, что в самом разгаре родов, когда её деловито прервали:

—Не тужьтесь, пока, перестаньте. Сейчас у нас перерыв на обед, пересмена, — она перестала дуться.

— Но… как? Меня же всю распирает, — заметила робко она.

— Терпите, — ей приказали тоном, не терпящим возражений, и весь персонал ушёл на обед.

А нерождённый младенeц кричал им в беззвучной ярости вслед:

— Куда?! Я хочу появиться на свет! Подам на вас в суд! Напишу в Oблздрав и Минздрав!! А как же клятва Гиппократа?!…Вернитесь!

Но послушная мама каким—то образом перетерпела схватки, и когда вернулись врачи, уже лежала спокойно.

— Тужьтесь теперь, — разрешили они благосклонно.

— А я уже не хочу, у меня всё прошло, — отрапортовала она.

— Да что ж это! — вдруг испугались врачи не на шутку. — Дуйтесь немедленно, Baм говорят!

И дулась она из последних сил…понятное дело, тот, кто не тужился вовремя, тужиться должен вдвойне.

А ребёнок лишь ждал, злобно скрестив на груди ручонки, и думал: являться ли в этот мир, полный такой вот халатности и разгильдяйства? И, в общем, ещё немного — и мог передумать, и вы не читали бы этих правдивых строк.

Наконец, я предстала публикe во всей красе: с большой и сплющенной головой (наверняка пострадавшей от асфиксии), синюшным маленьким тельцем, сжатыми кулаками и очень недобрым взглядом. Так что, родилась я возмущённой и полузадушенной. Задохнувшейся, можно сказать, от возмущения. С волосами до плеч — с годами эта причёска почти не изменилась. Сначала младенец лишь переводил мутный взгляд с одного на другого — видно, искал главных виновных, затем вдруг набрал воздуха в лёгкие и заорал:

— Гааа—аааа—ааааадыыыыы! Увоооо—ааа—аа—люуу!

У всех отлегло от души. Может быть, им показалось, что я кричала что—то другое, но я—то знаю, что именно это хотела сказать: «гады» и «всех уволю«.

Результат первого акта борьбы очевиден: я появилась на свет, чтобы решать проблемы, которых мне хватит на целых полвека с лишним вперёд. A c мамой, которая мне рассказала эту историю, я позже не раз проводила беседы об её безответственной безропотности.

2. За права детей дошкольного возраста, против дневного сна и рыбьего жира.

В детском саду я провела меньше недели, но впечатление было таким: сюда приводят бедняг, от которых решили избавиться. Мне, например, неплохо жилось на попечении бабушек, в ту пору ещё молодых и активных, и почему меня привели в это «учереждение«- просто ума не приложу. Родители уверяли, что здесь мне будет весело и интересно, но ошибались. Куда интересней я проводила время у деда в редакции, или же у другого — в гастрономе «Три поросёнка». Объяснение может быть лишь одним: хотели меня приучить к дисциплине.

Потому что весельем тут и не пахло, а дисциплиной — да. Детей здесь пичкали рыбьим жиром, веществом отвратного вкуса и запаха, заставляя вымазывать хлебом большие тарелки этой поганой субстанции. Тех, кто не хотел и давился — а покажите мне человека, который его любил! — под предлогом борьбы с рахитом они принуждали насильно. А запивать давали томатным соком — пусть не таким, но всё же противным.

— Нужно доесть до конца! — сердились, видя мой рыбий жир нетронутым.

— Если хотите, можете сами доесть, — я предлагала любезно, от чистого сердца.

— А ну, не дерзи! — слышала вместо «спасибо» в ответ.

Воспитатели с первого дня говорили со мной формальным, неласковым тоном и звали лишь по фамилии. Впрочем, с нашим дошкольным мнением никто особо не считался . Достаточно взглянуть на мои фото тех лет: упитанный кругленький колобок, почти абсолютно без шеи, подстриженный “под горшок”. Если бы кто—то тогда спросил моё мнение — разве я согласилась бы на такую дурацкую стрижку. И зачем меня так откормили?.. И это — члены моей семьи.

А в детском саду и подавно никто тебя ни о чём не спрашивал. Считали, достаточно дать нам карандаши и пластилин, замызганные игрушки, выпустить на полчаса в сырую песочницу — и у нас уже радости полные, как говорится, штаны… Днём заставляли спать, и многие коротыши, привыкшие, видно, к такому режиму, отключались, как механизмы, по общей команде. Но только не я. Повернувшись к соседу по койке, я безуспешно пыталась с ним завести разговор:

— Мальчик, не спи! Открой, пожалуйста, глазки!

Но вредный мальчик, прежде чем засопеть окончательно, отвечал:

—Не приставай! Если не будешь спать, за тобой сегодня никто не придёт и не заберёт домой!

Такое ужасно даже себе представить. Не оставалось иного, как только лежать неподвижно, притворно закрыв глаза, мучительный час — полтора, и размышлять: a не написать ли им в отместку в кровать, как, я заметила, делали многие дети?… Всё же внесёт какое—то оживленье со сменой белья и причитанием няньки.

И, наконец, выводят гулять! B небольшой ограждённый загон посреди жилого двора из кирпичных пятиэтажек, с горкой, песочницей и качелями. Но ходить можно лишь по периметру, играть внутри заграждения, в то время как всё интересное — там, за забором.

— А можно пойти домой? — задаю вопрос скучающей и раздражённой, совсем как я, воспитательнице.

— Нет!- свирепо смотрит она.

— А что у вас тут, тюрьма?.. — не понимаю. Но вижу, что злится, и лучше таких вопросов не задавать.

Kак только надсмотрщик теряет бдительность, покидаю периметр и ухожу спокойно домой.

Там нет никого, все на работе; и я отправляюсь туда проведать родителей и рассказать им о том, что детсад мне что-то не по душе. Иду пешком неспеша, через площадь Ленина на оживлённый проспект Октября, и дальше вниз, до железной дороги; пересекаю пути и прихожу в Студенческий парк.

Никто меня, кстати сказать, не останавливает и ни о чём не спрашивает, и лишь на проходной предприятия, потому что оно секретное и закрытое, интересуются, чей я ребёнок. Вызывают папу и маму; почему-то они мне не рады и в ужасе.

Итог: меня забирают из детского сада — сказали, таких детей, нарушающих дисциплину, им там не нужно — и опять поручают бабушкам. То есть, в борьбе за права детей дошкольного возраста я своего добилась.

Но не всегда мне везло.

3. B защиту индейцев США от бледнолицых собак.

Чуть позже в том же дошкольном возрасте мне довелось впервые столкнуться с вопиющим попранием прав национальных меньшинств, тронувшим детскую душу — а именно аборигенов США, несправедливо вытесняемых с их исконных земель до зубов вооружёнными белыми.

Но и индейцы, понятно, спуску врагам не давали: кувыркались на лошадях, неплохо стреляли из ружей, вели себя смело и благородно, с достоинством. Посмотрев по нескольку раз в кинотеатре «Аврора» югославские вестерны о Чингачгуке, Верной Pуке и Виннету — вожде апачей (он же и сын Инчучуна), я захотела стать другом индейцев. Скакать вместе с ними по прериям в штанах с бахромой и с повязкой на голове, стрелять в “бледнолицых собак”, и возможно, даже снимать их противные скальпы — с мёртвых, естественно, а не с живых.

Собираться в дорогу пришлось одной, никого из подружек не волновал геноцид в далёкой Америке. Они не смотрели такие фильмы, не разбирались в индейском вопросе…А родителей зря волновать не имело смысла.

Решила начать с припасов в дорогу; сложила в коробку немножко хлеба, твёрдокопчёной колбаски, кажется, также варёных яиц…Коробку держала в шкафу.

Добраться в Америку, я полагала, будет нетрудно, Думала сесть в Ростове на поезд, в ближайшем порту на корабль — а там уж как повезёт… Ружьё, мустанга и прочее надеялась добыть уже на месте.

К сожалению, план сорвался и был раскрыт. Меня подвели припасы в шкафу — они завонялись. Никто мне до этого не объяснял, что продукты без холодильника портятся — раз, и два — что война краснокожих и бледнолицых уже завершилась лет двести тому назад полным разгромом моих собратьев, лишив меня стольких захватывающих приключений.

Я горько рыдала, но не могла никак повлиять на судьбу апачей. Эта борьба началась и окончилась без меня – увы! я родилась слишком поздно.

Продолжение