Ольга Тиасто. ВРЕДНАЯ, ДЕРЗКАЯ И НЕПОСЛУШНАЯ. Часть 2

Ольга Тиасто. 1976, Ростов-на-Дону

Часть 1

Часть 2, подростковая.

Подростковый период выпал на 70-ые, самый пик молодёжных суб- и контркультур на загнивающем Западе и «развитого» (в дальнейшем- «застойного») социализма у нас. То есть, там — Пинк Флойд и Лед Зеппелин в полном разгаре, а у нас даже миляги Битлз, распавшиеся в 70-м, ещё считались опасным и вредным явлением.

Тут-то и развернулась борьба по всем направлениям: внешняя, внутренняя, междоусобная. Никогда — ни после, ни до — не приходилось так много и трудно бороться. Поэтому во времена школьной прекрасной юности я не хотела б вернуться, даже если бы, как говорится, мне заплатили. Даже в обмен на эластичные мышцы поджарого тела и непослушную гриву волос, плюс остальные когда-то имевшиеся атрибуты. Может, кто-то из вас и пережил этот период нормально; затянулось счастливое детство вплоть до десятого класса, или в силу спокойствия вашей натуры было вам всё по барабану — но у меня не так.

Воздух наполнился новыми ароматами, звуками диких джунглей…Мир разделился на гениев и идиотов, красавцев, уродов, друзей и врагов; серию всяких непримиримых контрастов и противоречий. Энергия била ключом, не находя применения, или вдруг находя множество разных, не самых удачных выходов.

И, наконец, пришло понимание: взрослые — не намного умнее нашего брата — подростка.

За исключением редких, избранных экземпляров, они безнадёжно отстали от жизни, и нам хотят навязать свои замшело-протухшие взгляды.

Само собой, часть моих сверстников шла инертно дорогой отцов, не пытаясь внести каких-нибудь изменений — но рассказ не о них, а о борьбе за прогресс в застойном мировоззрении.

1.Против сексизма и маскилизма во всех его проявлениях, в обществе и семье.

Не нужно жить долго на свете, чтобы понять: родиться девочкой — не лучший из вариантов. Конечно, вам рады и так, и не все родители тут же мечтают о следующем разе, когда, возможно, получится мальчик — но пол налагает массу ограничений.

Не пол, конечно, сам по себе, а отношение к полу в обществе. А в обществе, увы, царит патриархат.

В то время я не читала ещё священных писаний разных времен и народов, которые всё объясняют. Составленные все, как одно, авторами — мужчинами, они хоть прямо и не говорят о поле Выcшего Разума, но называют его «Господь» и «Oтец», а не “Мама” и “Госпожа”, и так нам дают понять, что всё-таки это — Он.

Неудивительно, что эти мудрые книги прекрасному полу отводят вторичную и подчинённую роль, и, как будто этого мало, на него возлагают ответственность за Первородный Грех. Даже в кино тех лет мы видели женщин довольно пассивных. В боевиках — в виде связанной жертвы, сидящей беспомощно где-то в углу, пока вокруг совершают невероятные подвиги, чтобы её спасти.

Ну, разве что в производственных фильмах: там героиня — да, могла себя проявить ударным трудом, и даже поспорить для виду с начальством, но — оставаясь застенчивой, робкой в любви…

B нашей семье не говорили о сексе: папа смущался, считая все разговоры «об этом» вульгарными. Зато мне пытались привить понятия о «поведении девушки»- скромном, застенчивом и целомудренном. Из этих бесед я сделала выводы.

Вкратце, такие.

В определённом возрасте (не говорилось, каком, но в представлении предков, наверное, близком к совершеннолетию) у мальчиков и девочек появляется физическое влечение, которое нужно всячески подавлять (как неприличное и преждевременное).

Тут до меня, наконец, дошло: вот почему я посещаю с детства спортивную и музыкальную школы — не только с целью развития личности! Так, каждый мой день, помимо уроков, которые я делала быстро, занят внеклассной активностью, не оставляя места для разных порочных мыслей.

Если к мальчикам, впрочем, не предъявляют особых требований, то у девушки до замужества должно быть как можно меньше партнёров. А лучше — ни одного. Почему?

Потому что должна быть честной, а «честной» её считают, если у девушки нет любовного опыта.

А честный юноша?…Ну, это тот, кто говорит правду. Отчего же такая разница?…

Видишь ли, детка, девушка должна блюсти себя для…суженого. То есть, для будущего мужа. (Какое противное слово «блюсти» — монашеско- архаичное, что ли…)

А почему ему это важно? Мне, например, неважно, блюл себя он или нет. А если и блюл, то не вижу в этом особой заслуги: скорей, меня настораживает. Возможно, с ним что-то не так, психически или физически…Или — религиозный фанатик. Или имеет другие пристрастия.

А если девушка плохо себя ведёт, замуж её не берут. И что же тогда?…Тогда очень плохо; женщина без карьеры — ещё ничего, а без мужа — очень несчастна, потому что муж и семья — цель её жизни. Её успешность и социальный статус измеряют по этой шкале. Получается, как не крути — женщина вечно в невыгодной ситуации: слишком много мужчин — испорченная репутация.

Нет совсем — тоже нехорошо. В идеале, должен быть только один, что на руку ясно, кому: патриарху. Он хотел бы, к тому же, быть первым — чтобы не с кем было его, не в его же пользу, сравнивaть.

Итак: хочешь секса — женись. Иначе никак. Если кто-то не хочет жениться — не уважает, относится несерьёзно. Не хочешь замуж — не будет любви. Разрешение выдадут в ЗАГСе. Законный секс, с разрешением — это ОК, несанкционированный — плохо. Именно так поженились когда-то мои; при полном отстутствии опыта — что, кстати, вряд ли сыграло им на руку, как оказалось впоследствии.

Я слушала, и установки мне не казались ни разумными, ни справедливыми. Они меня возмущали. В конце-то XX века!

И хотя я, возможно, не собиралась в ближайшее время пуститься в разгул и разврат, фраза «блюсти себя для кого-то» коробилa и унижалa. Что он сделал такого хорошего, тот, мне пока неизвестный — допуская, что он вообще существует- чтобы с ним подписать такой эксклюзивный контракт? Принести ему жертвы? И на каком основании кто-то их может требовать? Человек нормальный — не может.

И хорошо, если бы эти воззрения разделяли одни обыватели и ретрограды, но не мои образованные родители! Oсобо oбидным казалось то, что во мне они видели не самоценную и самобытную личность, а лишь девицу, которoй дòлжно себя вести согласно «принятым в обществе» меркам, учиться, приобрести профессию и – как венец программы — найти себе мужа. А как же моя интересная жизнь? Мои увлечения и приключения? В том числе, возможно, любовные?.. Мой неповторимый жизненный опыт? Или мне их заменят романы в мягких обложках?

Мои “старики” учились в 40-х: отец — в мужской, и мама — в женской гимназии, и я могу их понять. Xотя от отца, прочитавшего сотни книг на самые разные темы и считавшегося интеллигентом, я ожидала более современных, широких взглядов, и была порядком разочарована.

Mне предстояло учиться в смешанной школе 70-х. Сороковые и семидесятые — между ними большая, знаете, разница. Вздохнув тяжело от этих непониманий, я уходила в комнату слушать музыку и перед зеркалом в спазмах изображала соло на электрогитаре, пока отец не кричал: «Выключи этот вой! Слышать его не могу!!».

Или садилась на велосипед и ехала в старый двор проведать друзей. Я не только быстро перемещалась, но мне казалось, на велосипеде смотрелась довольно круто. А для пущей ещё крутизны иногда совала себе сигарету в рот, чтобы выглядеть просто убойно. Эта страсть к эффектам меня подвела. Кто-то заметил и “заложил”; стариков вызвали в школу.

Разговор с классной руководительницей, проходивший в моё отсутствие, a потому могу себе только представить, о каких щекотливых моментах моего воспитания там велась речь — шокировал маму. Оказалось, что я не только курю, что само по себе ужасно, но меня часто видят в компании мальчиков, а насколько там далеко зашли «отношения» — предстоит ещё выяснять.

Сразу скажу, что в «компаниях мальчиков» меня видели и в дальнейшем, во всех возрастах — практически, всю мою жизнь. Почему я всегда находила с ними общий язык — трудно сказать в двух словах, но пока укажу одну из причин: именно мальчики слушали музыку, делали записи и доставали откуда-то диски. От них я узнавала множество новых вещей обо всём, в то время как с девочками обычно разговор шёл только…о тех же мальчиках.

Ну, и что там кривить душой — диски, конечно, дисками, но естественный девичий интерес к особо неотразимым типам тоже присутствовал.

С тех самых пор против меня предпринимались санкции. Семья решила взять «ненадёжную» дочь под строгий и неусыпный контроль.

Первым делом, пропал велосипед. Однажды, вернувшись из школы, я просто его не нашла на обычном месте. На мой вопрос, пожимая невинно плечами, мне отвечали: «Должно быть, его украли». Но как-то слишком спокойно. Украли! Как бы не так.

Я проводила дознание, пока, наконец, они не признались: велосипед у меня изъяли, поскольку — и тут самое интересное — в свете последних исследований, верховая езда и велосипедный спорт вызывают у девочек- подростков чрезмерное сексуальное возбуждение! Ничего более подлого, гадкого и возмутительного я до сих пор не слыxала. Может быть, у кого другого, но у меня мой велосипед ничего такого не вызывал! Он был классным, удобным средством передвижения. И вообще, представьте себе: вы идёте в гараж и не находите вашей машины, к примеру! И члены семьи вам объясняют: машину изъяли, поскольку в ней у вас возникают греховные мысли и ощущения, и в ней вы, возможно, ездите кто его знает, куда…

Я восприняла это, как акт, направленный против моей суверенной, пусть и подростковой, личности. Сейчас вдруг вспомнила велосипедистов, группы которых я ежедневно встречаю то там, то сям по дорогам Италии…Конечно, у всех седло между ног. Наверное, эти прогулки в свете тех самых исследований — ничто иное, как акт групповой мастурбации.

Другой возмутительной акцией стал контроль моей переписки. Письма от разных знакомых мне отдавали частенько во вcкрытом виде. Какие тайны искала «цензура»в этих банальных посланьях, написанных детским корявым почерком — кто его знает. Впрочем, одна из «подруг по переписке» с Урала, девушка на пару лет старше меня (познакомились летом в Сочи), не раз похвалялась своей популярностью в классе и намекала прозрачно на разного рода любовные игры, в которых она принимала вроде участие…Не желая казаться старшей подруге малявкой, и я — знай наших!- ей написала письмо, где сочинила что-то подобное о себе; но потом, устыдившись придуманных глупостей, всё разорвала и бросила в мусорник. Каково же было моё удивление, оторопь и возмущение, когда, вернувшись домой с тренировки, я обнаружила папу с обрывками горе-письма. Он вытащил их из отбросов, сложил, будто пазл, клочок к клочку, и наслаждался чтением.

— Ну,- издевательским тоном приветствовал он меня, — вот мы чем занимаемся, а?..

Подобные меры контроля вы можете одобрять, или нет, но отчего-то в моих глазах они были ничем не оправданы и лишь подрывали родительский авторитет.

Вскоре меня перевели в новую школу. Разумеется, мы уже год, как переехали, и в старой теперь я училась «не по району», но новая школа, рекомендованная знакомой отца, как «приличная», находилась совсем далеко, аж на Гвардейской площади. Никогда мне особо не нравилась эта часть города, именуемая Нахаловкой.

Раз в старой школе я умудрилась попасть «под плохое влияние», то в новой, предполагалось, должна попасть под хорошее. Напрасно я объясняла родителям, что никаких дурных влияний никогда на себе не испытывала. Никогда не была ведомой, и с гордостью заявляю, что курить научилась сама, безо всякой подсказки извне. Шла с занятий по фортепиано уставшая, и про себя размышляла, когда же это мученье закончится. Возможно, мне захотелось сделать что-нибудь новое, то, что не входилo в программу развития личности — вроде, как снятие стресса. Купила в ларьке сигареты без фильтра, вышла у кладбища за остановку до дома и запыхтела цигаркой. Потом сигареты просыпались в дырку в подкладке кармана, и если б не весь этот шум, я бы о ниx позабыла.

Верю, что предки старались для моего же блага, но здесь они явно переборщили; а всем известно, куда ведёт путь, вымощенный намерениями.

2.Против буллизма (моббинга и издевательств в школе)

Новая школа не оказалась такой «приличной», как о ней отзывалась знакомая папы, преподаватель английского.

Она оказалась по-настоящему проблематичной и полной трудных детей из неблагополучных семей. Здесь процветал буллизм (почему-то я думала, это — универсальный термин, известный не только в Италии, но и повсюду, но вот сейчас, сверившись с Гуглом, нашла варианты: «моббинг», а также — «издевательства, запугивание в школе»). Вот это самое там и процветало. Уже на подходах к зданию путь преграждали ученики средних классов и те, что постарше, и говорили гнусаво:

— В натуре. Ты чё. Дай двадцать копеек!

И тут же, услышав отказ, пытались сорвать с вашего лацкана куртки значок со стереоизображением Микки Мауса.

В раздевалке кто-то всегда копошился под вешалками, хватая за ноги и стараясь достать повыше, невзирая на то, что получал пинков; а в столовой, если ты не успевал в два глотка осушить стакан с компотом и ставил его на стол, к тебе подходил кто-нибудь из той же нахальной братии и, с вызовом глядя в лицо, на твоих же глазах его выпивал.

И воровство. Здесь ничего нельзя было оставить в гардеробе: в первый же месяц спёрли две пары приличной обуви.

Как реагировал класс на появление новенькой? Надо признать: не совсем такую реакцию я ожидала встретить. В качестве приветственного плаката маленький мальчик с глумливой беззубой улыбкой с первых рядов мне показал листок, на котором он написал:

«МЫ ЛЮБИМ БЛАТНЫХ!!”

И изобразил человека, который летит на крыльях с торчащим радостно членом.

Теперь бы я посмеялась, но тогда погрузилась в раздумья: каких «блатных» имел он в виду? Тех, кто устроен по блату, или тех приблатнённых, что связаны с криминалом?…

Особое же оживление вызвали джинсы: кажется, местный народ их видел впервые. Кто отпускал комментарии, кто- то свистeл и издавал разные звуки — видно, от восхищения. Эта новая школа напоминала дурдом, но я постаралась освоиться и завести друзей. Пригласила группу детей к себе в гости — и после их ухода недосчиталась пары пластинок.

Не знаю, как на других этажах, где обитали старшие классы, но в коридорах седьмых и восьмых на переменах было опасно. Помню, как толстенький соученик стоял, опершишь лбом о стекло…кто-то к нему подбежал, ударил его по затылку; окно разбилось, кровь потекла по лицу…Никто не видел, кто это сделал, а те, кто видел, молчали. Я сперва избегала конфликтов и, по возможности, не отвечала на провокации. Родителей я не хотела напрасно тревожить — пусть себе думают, что в новой школе всё хорошо. Они не могли помочь поднять мой престиж в таком коллективе, лишь усугубили бы ситуацию.

Помню, за партой передо мной сидел второгодник Жебаев, лет пятнадцати отроду. Рядом с ним – девочка, слабо развитая yмственно и физически; оба, как говорили, из неблагополучных семей алкоголиков. Внезапно рассвирипев, Жебаев берёт соседку за шею и бьёт её головой об парту — раз, и ещё…

Никто не обернулся, и даже учитель делает вид, что непонятный шум его не касается. Я не могу на это спокойно смотреть.

— Ты что ж это делаешь, гад.

Он в бешенстве смотрит через плечо.

— А ты здесь кто, — сверлит меня взглядом, — самая главная?

— Ага, она самая, главная…

— Ну, и получишь ты у меня… на перемене, — шипит зловеще, но девочку больше пока не бьёт.

Вопреки его ожиданиям, на перемене не прячусь и не бегу к учителю. Жду его в коридоре, разминаюсь cлегкa.

— Ну что, — становится в стойку боксёра, — значит, хочется звездюлей?

— А тебе?

Появляются зрители. Преподавателей, завучей — нет даже близко. Жалко, в те времена мы ещё не видели фильмов о боевых искусствах, и не открылись все эти клубы дзюдо, карате, тэквондо… Я пользовалась устаревшей, но эффективной методикой мордобоя, и иногда больно лягалa ногами, для разнообразия. Минут через пять, утомлённый, противник объявил ничью. Казалось, он был даже доволен, несмотря на полученные тумаки.

— А с тобой интересно драться, — сказал по окончании матча и даже тянул мне руку для рукопожатия.

Почему и как такое возможно? Можно сказать, повезло.

Во-первых, в 13 лет я — высокого роста и тренируюсь 4 раза в неделю подолгу в спортзале, играя за детскую сборную области по баскетболу.

Во- вторых, я не боюсь. Не боюсь получить синяк или разбить губу, и не хочу прощать больше хамство; а может, ищу разрядки. Это к вопросу об агрессивности, поднятому вначале. Конечно, прежде, чем встать на защиту других, нужно уметь постоять за себя. А чтобы побить злобного хулигана, нужно быть самому достаточно злым. Так что — да, нужна изрядная доля агрессии.

Разумеется, если бы мне попался опасный соперник другой весовой категории, кто-то постарше и посильней, или несколько типов сразу — дело могло бы кончиться плохо.

В результате многих таких боёв, через несколько месяцев отношения в классе, вроде, налажены. Хотя остаются сомнения: а стоило ли защищать всех тех, за кого я вступилась?.. Ни от кого из них я не слышала слов благодарности. Нуждались они в защите, или же положение униженных и подчинённых — нормальнoe их состояние и отвечаeт их внутренней сущности? Потому что я замечала не раз: не успеют просохнуть слёзы, как «жертвы» ластились к своим обидчикам и выполняли охотно их поручения, даже когда в этом не было необходимости. Казалось, лучшей для них наградой являлась рука «властелина» на их плече, иллюзия дружбы и покровительства — до следующей оплеухи. Вместе они составляли пары: хозяин — раб, садист — мазохист. Один не мог существовать без другого, и оба — мучитель и жертва — были мне отвратительны. Даже не знаю, кто больше.

Годы спустя я случайно нашла в социльных сетях одноклассника, мальчика- «жертву», который вплоть до десятого класса оставался маленьким, слабым и подвергался гонениям со стороны отдельных злобных и нервных ублюдков.

Я за него вступалась, и вот он — подишь ты — вырос, окреп, стал…бравым охотником! Kогда-тo запуганный и беззащитный, теперь он вооружён до зубов, и позирует на многочисленных фото, ставя ногу на туши и поднимая за уши убитых им, ни в чём не повинных волков и медведей…

Но не успела я усмирить хулиганов в классе, как за меня взялись учителя. Их, к сожалению, не успокоишь словами, не нокаутируешь.

3. Борьба за права иметь собственный облик, а не «облик советской школьницы».

Чего от меня хотели? Училась я все эти годы — и в младших, и в средних, и в старших классах — прекрасно.

Но этого было мало. Тут в дело вступала идеология. Они хотели, чтоб каждый, и я в том числе, во всём отвечал общим параметрам и выглядел в точности, как остальные. Как тот самый another brick in the wall — ещё один кирпичик в стене. Понятное дело; если думать должны все одинаково, то зачем одеваться по-разному? И для этого изобрели некий «облик советского школьника», которому, хочешь-не хочешь, а соответствуй. Шаг вправо — шаг влево от этого образа — всё: ты плохой. Чуть ли не враг народа.

Так повелось давно; мама мне всё приводила в пример тот случай, когда их сокурсника из Таганрогского института отчислили только за то, что он выразил вслух желание иметь галстук «цвета горящей ржи». Горящая рожь — непатриотично. Не знаю, как насчёт ржи, но что-нибудь цвета горелой школы номер 178 я бы носила с большим удовольствием. Я уже стала к ней привыкать, проучившись два года, но завуч Маркуца преследовала меня с упорством, достойным лучшего применения. Каждое утро я поднималась по лестнице в класс и там встречала её, пристально разглядывавшую учеников.

— Опять короткая юбка! И не стыдно такую носить?! Это что — облик советской школьницы?!…

Ho она забывала о юбке, увидев новую стрижку:

-Боже, а это?! На голове!

Тут я могла с ней согласиться: эксперимент не удался. Вечером, после обычных придирок отца к моему внешнему виду — что-то он там говорил о длинных распущенных волосах, которые я распускаю, как он считал, чтобы «привлечь мальчишек» (эта идея, надо сказать, переросла в паранойю) — я взяла ножницы и у него на глазах, из протеста, обрезала их наполовину, а потом ещё выстригла сверху ёжик от злости.

Сама испугалась потом, и постаралась придать этому ужасу форму причёсок Пола и Линды Маккартни, или хотя бы Дэвидa Боуи, задающего вечный вопрос о том, есть ли жизнь на Марсе. В общем, вышло неплохо, могло быть и хуже.

Но как объяснить этот сложный подтекст Маркуце? Оставалось лишь ждать, пока всё отрастёт и примет стандартную форму советской причёски. Кстати, одной из моих одноклассниц ёжик понравился, и она попросила сделать ей точно такой же. Я честно предупредила, что мой парикмахерский опыт ограничен одной лишь этой попыткой, но Вика настаивала, и после уроков, придя к ней домой, я ей постригла макушку. Вышло что-то совсем другое: её мягкие волосы странно висели, а не стояли на голове. В ближайшие несколько дней она не ходила в школу, зато приходили родители, жаловаться.

— И чтоб эту юбку я больше не видела,- предупреждала Маркуца.

Назавтра я приходила в другой — естественно, тоже короткой. Мода семидесятых, она диктовала ясно: если юбка — то мини, брюки — то только клёш. Ну, и конечно, джинсы. Настоящие тёртые (кому нужны новые?) Levis и Wrangler, а не какой-нибудь там суррогат, презрительно именуемый «техасами».

«Облик советской школьницы» с бантами на ушах и в юбке дурацкой длины до колена был смешон и далёк от моды. Юбка длиной до колена не шла никому: прикрывала ровные ноги и представляла в самом невыгодном свете кривые. Я не хотела иметь этот облик; если на то пошло, хотелось бы выглядеть, как Сюзи Кватро на том плакате, что висел у меня на стене: вся в коже, с электрогитарой — вот это достойный лук. Любой мог понять, о чём идет речь, взглянув хотя бы на мой портфель или стол (который потом заставили красить), чтобы иметь представление. Оба пестрели рисунками ручкой, изображавшими страшных скелетообразных длинноволосых существ с гитарами, и надписями «Led Zeppelin», «Deep Purple» и «Uriah Heep».

Как-то в конце учебного года Маркуца, не выдержав, вдруг сорвалась. Подстерегла меня с парой ножниц и, проводив в свой кабинет, отпорола подшивку юбки,»удлиннив» её так саниметров на пять. Я не сказала ни слова, пошла в туалет, восстановила булавками первоначальный вид и тут же покинула школу. Поступать со мной так никто не имеет права. Это — ниже достоинства даже советского школьника.

Дома я сообщила моим дорогим родителям, что в эту 178-ю я — ни ногой. Либо они переводят меня в другую, либо уйду в ПТУ — а что, получу там профессию и независимость…

Уже хорошо, что со всем, что случалось там каждый день, в результате какого- нибудь несчастья не открылся ещё один путь: в детское исправительное учереждение.

Услышав о ПТУ, мама c папой пошли навстречу и вскоре нашли мне другую школу, в центре.

Помню, как в первый день в новом классе я держалась настороже, готовая к новым боям и завоеванию авторитета. Когда, представляя новеньких, назвали мою фамилию, я приподнялась и помахала рукой, добавив: «Цветов не надо». Этим я как бы давала понять, что очень скромна, но могу за себя постоять. Напрасные страхи; драться ни с кем не пришлось, ребята в своём большинстве оказались воспитанными, дружелюбными, нормальными. Ученики этой школы, почти все из «хороших семей», возможно, слегка грешили снобизмом; но снобизм — пустяки, это вам не буллизм.

Зато ожидали другие сюрпризы. Сперва пригласила к себе в кабинет директриса. Она долго меня изучала пристальным взглядом и затем, неприятно ощерив рот, полный железных коронок, произнесла:

— Ты что — лёгкого поведения?

Я чуть не присела на стул от такого вопроса и не задала ей встречный: «А Bы?…».

Но сообразила, что если отвечy так остроумно, то тут же придётся идти искать четвёртую школу. Поэтому я промолчала, изобразив лишь вежливое удивление.

Я не красилась; волосы отросли, являя собой вполне актуальную стрижку а-ля Пол и Линда Маккартни, одета была аккуратно, по форме — в новую юбку, сидящую низко на бёдрах и светлый приталенный батник. Что же опять не так?

— Это, по-твоему — облик советской школьницы?

В связи с её неприятной привычкой склабиться при разговоре, я тоже могла спросить: «А это что — зубы советского директора?», но опять промолчала, всем своим видом изображая расстройство тем, что по какой-то причине не соответствую.

— Иди и подумай над этим!

И я пошла думать.

В том далёком году в моду вошли также макси, и, желая понравиться директрисе, я попросила мне сшить школьную форму длиной до середины икры.

Mеня похвалили? Конечно же, нет! Макси не подошло, как и мини — хороша была лишь длина до колена. Хотя в коридорах встречались девицы в коротких юбках, в цветных колготках и даже на каблуках — и никто к ним не приставал. Со мной явно что-то не так.

И вот, чтоб добить меня окончательно:

— Познакомьтесь с вашим новым учителем по немецкому! — объявили однажды, и в класс с улыбкой вошла…Маркуца! Следом за мной перевелась в эту школу — бывают такие совпадения?! Со мной чуть не случился припадок, тело свело…Слава богу, я изучала английский.

Первый год прошёл напряжённо: от меня явно хотели избавиться. В самом конце восьмого класса директору поступила (якобы) анонимная жалоба: «лицо, заслуживающее доверия» утверждало, что я распивала коньяк(!) из бутылки, прямо из горла(!) возле какого-то там ресторана(«Ростов»?).

Нелепость подобной выдумки обличала скудость фантазии автора. Коньяк? Из горла? Да у меня должна быть лужёная глотка…Нетрудно преположить, кто стоял за подобными инсинуациями. Но исключение не удалось за недостатком улик и благодаря вмешательству добрых учителей: по английскому и физкультуре (команда школы вышла в призёры на городском турнире по баскетболу). Мне и самой уходить не хотелось: кажется, здесь я, наконец, завела хороших друзей.

И вот результат борьбы: победила система. К 10-му классу я научилась идти на компромиссы и лицемерить, как делают взрослые люди.

Cтала дипломатичной. Представать такой, какой меня хотели бы видеть и говорить то, что от меня хотели бы слышать, казалось даже забавным — будто играешь в пьесе. К тому же, дедушка с бабушкой, мудры не в пример родителям — как-никак, полвека в советской торговле — нашли, наконец, нужный подход к директрисе. Другие родители в классе давно знали этот нехитрый подход. Волшебная сила и искусства и волшебная сила подарков — и из самой плохой я вдруг стала самой хорошей! В десятом классе меня избрали комсоргом — и я спокойно приняла эту должность, хотя в комсомол в своё время меня уговорили вступить; никогда не видела смысла в том, чтобы вступaть в организацию, в которой уже состояли ВСЕ. Только чтобы не быть изгоем…Конечно, не произносила казённых речей — в классе учились неглупые люди, и все хорошо понимали, что, как и почему.

На выпускном директриса мне первой вручила медаль, сопровождая словами: «Лучшей ученице, звезде нашей школы…» Не верите? Могу поклясться! «Звезде».

А после, в личной беседе, сверкув железнозубой улыбкой, призналась:

— Ты напоминаешь мне меня саму, в молодости…

Но не одной же борьбой наполнена жизнь подростка – случались в ней и счастливые дни, приятные ситуации. Например, помню вечер какого-то конкурса песни или концерта, когда ребята постарше впервые мне дали в руки электрогитару. Мне предстояло аккомпанировать классу, поющему песню про БАМ и ещё какой-то там школьный сентиментальный вальс. Принесла из дома мою деревяннo-акустическую, но новый мощный звук из динамиков, и радость стоять перед залом, полным людей, с электрогитарой – казались невообразимыми. Я приделала к школьному вальсу вступление из «Spiral Architect» Black Sabbath, и хотя почти никто этого не заметил, осталась довольна собой: сумела внести в комсомольский концерт мою импровизацию. Мне не светило стать гитаристкой — не хватило упорства, а может, таланта — но в тот вечер мой облик действительно был гармоничным и соответствовал.

Что дальше? Место занятий по музыке и баскетбола заняли уроки репетиторов по химии, физике и биологии — я готовилась в институт. И каждый мой день уплотнён, расписан, как прежде.

А несколько раньше — к вопросу о лицемерии взрослых — стало известно, что у отца (контролёра, хранителя строгой морали и прочее) всё это время рыльце было в пушку. Как и у многих блюстителей нравственности. Влюбчивый до невозможности, он постоянно за кем-то ухлёстывал. Но надо отдать ему должное: каждой даме, с которой он собирался «вступить в отношения», он предлагал, как джентельмен, руку и сердце. На секс без брака просто не запрограммирован. Как же можно вот так, не отметившись в ЗАГСе, без справки?.. Конечно, ему предстояло для этого бросить старую послушную жену и юную непослушную дочь — но что поделаешь; важно всегда поступать по правилам.

Говорят, дети сильно переживают развод родителей…Для меня же он стал освобождением. Будто тяжесть свалилась с плеч, или крылья раскрылись вдруг за спиной: прощай, контроль, прощайте, нудные ханжеские нравоучения! Свобода! Летим!!..

Отдалённые результаты борьбы: спустя какое-то время многое всё-таки изменилось, кое-какие правила и постулаты канули в прошлое. Но лишь кое-какие.

Советский Cоюз развалился; историей стали и комсомол, и «облик советского школьника».

Уже в 90-х дочка ходила в школу в том же, что носит на улицу, из подполья вышли на свет «запрещённые» книги и «запрещённая» музыка.

Но утверждать, что такие, как я, одиночки и «неформалы» 70-х, подтолкнули этот процесс — значит взять на себя слишком многое.

Продолжение.