Что Ленин, что Микки-Маус

Грязный петербургский снег образца 90-го года чавкал под ногами в ритме унылого блюза на четыре четверти.
В центре полутемного двора ДК пищевиков стояло какое-то чудовище. Мы приблизились, «блюз» грязного снега притих. Чудовищем оказался памятник… кому?

Не сразу и догадаешься. Боже! Так это Владимир Ильич!
Поверь, читатель, в жизни нам приходилось встречать каменных вождей, все они были слеплены явно пьяными мастерами пролеткульта для парадных подъездов и фабричных клубов, но этот — просто мраморный гимн авангардизму. Перед нами на постаменте возвышался злобный карлик. Он застыл в чудовищной стойке, еще не придуманной гениями кунг-фу.

«А не Миллер ли его изваял?» — безо всякой иронии возникла у нас мысль, причем одновременно в двух головах.

Но Кирилл Миллер — художник и музыкант, на выставку которого мы пришли, вроде бы к скульптуре отношения не имел, хотя персонажем каждого второго его полотна является именно великий вождь мирового пролетариата — В. И. Ульянов-Ленин.

Позже мы встретились с ленинградским художником Кириллом Миллером, членом группы «Аукцыон»  на его выставке и поговорили.

— Кирилл, ведь раньше проведение подобной выставки нельзя было и вообразить… А сейчас случаются неприятности?

— Вообще непонятно, что сейчас с людьми происходит. Но безумие какое-то на выставке происходит, конечно. Неприятности случаются, но мелкие.

Был бы интересный противник — и того нет. Ни противника, ни участника — никого, все какая-то пустота вокруг. А я стараюсь эту пустоту насыщать какими-то конфликтами: не хотите по-доброму шевелиться — буду хулиганить, пинки раздавать, акции учинять — лишь бы была жизнь.

Я человек живой и люблю, чтоб все кипело, прыгало, чтоб рок-н-ролл был.

— Сальвадора Дали называли концептуальным провокатором. Ты тоже используешь этот принцип?

— Конечно! Я рассчитываю на отдачу, на соучастие. Хотя Сальвадор Дали жил в других условиях, и мне трудно конкурировать. Но имя Дали я взял в название своей галереи. По названию это профессиональное сумасшествие, профессиональное безумие. Линия ненормальной, нескучной деятельности с долей сумасшедшинки.

А так, как я ставлю это на профессиональный уровень, то получается: элементы безумия в рыночных отношениях. То есть можно быть просто сумасшедшим, а можно научиться сумасшествием торговать.
Сейчас все сложнее и сложнее реализовать какую-либо некоммерческую идею. А я пытаюсь работать с богемными вещами, помогая конкретизироваться им в рыночной реальности.

Люди богемы плохо ориентированы в рынке..Да им и не надо быть ориентированными. А помочь выжить им, ««по-моему, хорошее дело. Галерея имени Сальвадора Дали есть, помещение приходится арендовать. Рассчитывать на свои силы, свои деньги — трудно, потому что обороты страшные.

— Кто-то из посетителей твоей-выставки в порядке отзыва советует тебе ходить по утрам в Мавзолей?

— Выставка показала — у народа съехала крыша. Зачем в Мавзолей? Мне мертвецы неинтересны. Меня интересует знак Ленина как одна из форм провокаций.

Мне абсолютно все равно, кого рисовать, к Ленину у меня нет ни ненависти, ни злобы — ничего; то есть Ленин — одна из фигур: что Ленин, что Микки Маус, что Сталин — один хрен. Мне важен только возбудитель сознания, творчества.

— Обилие Кремля и ленинских голов в твоих картинах вносит свою лепту в дело насаждения того, чего и так навалом: Ленин, Ленин, партия и прогресс?

— Что такое Ленин, Кремль?

Это знаки, поэтому я беру и вместо какого-либо человека рисую Ленина, и смысл перекручивается. Смысл в нашем засранном сознании перекручивается! Кремль как-то насыщен в сознании советского человек»! А на картине, помимо Кремля, много чего нарисовано: тут птичка летит, тут дерево стоит, но почему Кремль носит насыщение № 1, почему он — самое важное, важнее птички, например, мне не понятно. Для меня и птичка, и Кремль — одно составляющее.

Кремль — не самое важное в картине для меня. А для всех остальных — наоборот. Я пытаюсь отучить людей смотреть назад и научить смотреть вперед. А все оборачиваются! Говорят: а вот раньше! А вот когда-то кто-то был! Кумиры, старые идеи, старые знаки… Да плевать! Пока смотришь назад — вперед быстро двигаться не будешь.
Как у реалиста, у меня нет веры в будущее. Я пытаюсь ее найти, но утверждать ничего не могу.

И даю только посылы, а каждый решает для себя сам. Одна из главных моих концепций — не навязывать! Посмотрел человек, что-то сам для себя решил — я не диктатор. Другое дело — правильно показывать моменты узловые, нервы.
Очень трудно угадать — как повернется сейчас в искусстве.

Люди, не зная старой живописи, требуют, чтобы им «сделали» живопись новую. По меньшей мере — это нагловато! Выходы есть, но я ищу выходы не во внешней форме, а в новой идеологии живописи. Я даю идеологию некоторой неопределенности, где нет призывов, а есть игра с сознанием, провокации, пиковые моменты.

Эта концептуальная линия, в принципе, есть элемент нового сознания.Чтобы не пугать зрителя странными, новыми формами, мне нужен человек, контакт; мне нужно, чтобы все получалось реально — я по форме стараюсь много не дергаться, а вводить новое аккуратно, видя неграмотность, совершенную непросвещенность зрителя в культуре.

Сейчас я вижу голодного, безумного зрителя, не ориентированного ни в жизни, ни в политике, вижу людей без будущего. И пугать их еще какими-то тяжелыми установками я не хочу. Человек должен потреблять, и я совершенно нормально отношусь к человеку как к потребителю.

Я на него ориентируюсь, я хочу, чтобы люди что-то получали от моих картин. Сейчас в культуре много хамского напора — я крутой, я гений, о вы все — дерьмо, потому что не понимаете, что я выдал. Я, мол, выдал, а вы жрите, сволочи!

У меня такого нет. Вижу, что люди — такие, какими их сделала система, это очевидно, но все-таки переживаю. и пытаюсь вытянуть их как-то. почему они такие сложно сказать. Проще сказать: из-за всего И я думаю, что люди сами виноваты!

— Глазунов ополчился на авангардизм как искусство и достаточно убедительные вещи приводил в качестве доказательства…

. — У Глазунова своя конъюнктура, он работает на свой классический «совковый» контингент — 30— 40-летних барышников, и ему, в отличие от молодежи, проще, потому что эти все-таки ходят на выставки, эти пытаются что-то искать, хотя они особо не задумываются: они находят Глазунова и счастливы, потому что он дал жесткую конъюнктуру на хорошую художественную аудиторию, максимально подъемную на выставки и другие проявления. Он пошел на гнусную конъюнктуру, и для меня он мертвый человек, не рок-н-рольный.

— Может быть, Глазунов — провокатор для старшего поколения?

— Он не провокатор, он — ублажитель. У него нет конфликта. Он делает красивые, нравящиеся картинки. Он делает, и они нравятся публике. А я делаю непонятно что и придерживаюсь концепции «непонятно чего», потому что самое страшное — это когда понятно: элемент непонятности заставит зацик-ливаться, задумываться.

А у Глазунова все понятно и достаточно бесперспективно, у него нет идеологии; у меня же она жестко выражена. Совершенно незачем брызгать слюной, активно негодовать по поводу Глазунова: достаточно просто его не замечать.

— Чаплин и Ленин — у подножия горы, на вершине которой — Кремль… У этой твоей картины есть название?

— «Пейзаж с горой Фудзи». Классика живописи — серия классических гравюр Хокусаи «Сто видов горы Фудзи», а у меня получилась маленькая искусствоведческая реминисценция: еще один вид горы Фудзи в моей интерпретации.

— Кирилл, говорят, на Западе ты выставляешься больше, чем в Союзе.

— На Западе выставки были, но так — аккуратно: я стараюсь не «разболтать» свое творчество, свою идеологию в каких-то массовых тусовках. Если есть жестко концептуальная линия, сходная с моей, то я участвую.

Я стараюсь работать только па персональные выставки, а это всегда сложней. Вот в Гамбурге была персональная. Но я же очень капризный! Чуть что — я начинаю капризничать: ведь меня выставка как таковая не интересует. Мне важна выставка плюс идеологическая атака: я сразу же начинаю закручивать людям мозги, а не все это любят.

Я, как страстный хулиган, приезжаю на Запад и начинаю их точно так же, как «совков», обвинять в неправильности поведения. Они от этого балдеют: какой-то русский приехал и начинает их ловить на чем-то.

У меня нет благоговения перед Западом, хотя понятно, что это иной мир. Я сейчас более по-философски стал к миру относиться, и вижу на Западе тоже формы тоталитаризма; происходит закупка всех активных видов культуры, постановка всего этого на рыночные рельсы, и все панки, все вопли протеста быстро приобретают коммерческую линию. Панки продолжают кричать, но за гонорары.

В какой-то мере это плохо, в какой-то — хорошо. И в какой-то мере я попытаюсь произвести такого же рода раскрутки здесь.

— Напоследок — интимный вопрос: сумасшедшим художникам снятся ли сны, которые время от времени повторяются?

— Для меня категория нормального здоровья — это когда нет сил на сны. Хорошо, когда нет снов. Мне противно, когда какой-нибудь тяжелый сон гнетет. Поэтому лучше, чтоб сны не снились (от них одно беспокойство, которого и так хватает), а если снились — то только хорошие. Или эротические.

ГАЛИНА ПИЛИПЕНКО, ВАЛЕРИЙ ПОСИДЕЛОВ.
ЛЕНИНГРАД.