Людмила Оганова. Воспоминания. Часть вторая

Начало

Но часть меня, от тлена убежав, по смерти станет жить…

Опять осень.

Только прошло с той первой встречи и знакомства с Александром Павловичем Токаревым 36 лет! И бездна событий в масштабе одной человеческой жизни. Вот такая философия и в его рассказах. Жизнь ширилась и развивалась.

Одно важное событие заставило меня обратиться к искусствоведу. Был юбилейный год – 2013, год – 400-летия Дома Романовых, которому я посвятила цикл акварелей и сделала выставку в Донской публичной библиотеке. Думала, пока близко, в Ростове, искусствовед посмотрит ее.

В декабре она уже должна была переехать в Азовский краеведческий музей, в выставочный зал «Меценат». Очень хотелось услышать оценку искусствоведа, его взгляд, его особенности видения живописи.

Поездка в Старочеркасск, где жил Токарев, хорошо запомнилась мне.

День был хоть и серый, но тихий, воздух дышал последним теплом земли. Ехала и любовалась донскими пейзажами. Вот Монастырское озеро – таинственно шуршат его камыши. Сколько горестных судеб скрыто здесь мглою веков! Какие были полноводные весенние разливы, топившие все на своем пути.

А сейчас еду по дороге и тянется она долго-долго…

Вот часовенка, а вот вдали возвышается Старочеркасский войсковой собор. А мы все едем и едем, и он как будто и не приближается.

Какие просторы!

Вышла в станице, навстречу шла женщина, я спросила:

– Где живет искусствовед Александр Токарев?

– На Пионерской улице – вон там, почти до конца идти. Увидите – у него оранжерея.

Интересно, все-таки художники не могут жить без фантазии! До последнего мечтают, и все же, реализовывают свои желания. Я шла и рассматривала дворики, дышалось легко и радостно.

Встретил меня поседевший, умудренный человек. Тихая степенность во всем. Прошли по аллее вглубь двора. Он пригласил в дом. В комнатах — картины, резьба по дереву, декоративно-прикладные вещи. Сразу заметила портрет хозяина. На нем Токарев, как Гоген. Пристальный взгляд, острые черты лица, угловатость во всем и мерцание на холсте быстрых мазков кисти.

Александр Павлович побаливал, и сразу сказал:

– Сердце давит, тяжело. Долго не смогу разговаривать.

Я положила на большой деревянный стол акварельные листы: «Казачка», «Сновидение», «С бубном»…

Он пристально всматривался в работы и все больше, и больше восхищался, приговаривая: «Красиво, живописно… все бриллианты».

Мои акварели его воодушевили. Он стал говорить о своей коллекции, рассказывать сколько выставок сделал, сколько открыл народных умельцев, самородков, сколько выпустил каталогов посвященных их творчеству.

Его супруга, Галина Андреевна, поставила чай с оладушками.

Александр Павлович показал свою книгу рассказов: «Убежим на Таити».

— Осталось два-три экземпляра, но Вам я подарю ее. А мне вот хотелось бы на память Вашу акварель «Жара». Она чувственная, в ней непосредственность, и естество.

Позже, читая его рассказ «Вечер на творческой даче» я поняла, что ему близко было вот это чувство свободы художника, какое-то «парение».

Наверное, в ней было то, к чему он стремился: «Изгоняйте из работы все плотское. Искусство должно быть возвышенным, духовным. Никакой плоти, разрушающей дух» (стр. 133 из того же рассказа).

В этой активной по колориту акварели, построенной на столкновении, казалось бы, агрессивных цветов: красного и черного – была сила духовного начала. Тонкая кружевная оболочка, целомудренно прикрывающая чистоту плоти порождала какой-то возвышенный, радостный порыв.

«Чтобы люди стали лучше, надо создавать красоту, ведь красота сама по себе пробуждает нравственное здоровье и укрепляет веру, что наша жизнь должна иметь духовную ценность».

Так и запомнилась мне эта легкая, овеянная свободным донским ветром, встреча.

Последняя с Александром Павловичем Токаревым.

Но разговор продолжается. Открываю его книгу, и слышится голос художника…