Последнее лето в Пристанище

По инициативе товарищества «Галерея ZHDANOV» сейчас готовятся к публикации воспоминания московского художника Юрия Фесенко, который многие годы дружил с Александром Ждановым. С 1978 по 1983 год Фесенко участвовал в пленэрах летней «резиденции» Жданова в подмосковном академическом посёлке Мозжинка. Сам Жданов называл это своё убежище Пристанищем. В мозжинском Пристанище работал с ними Леонид «Граф» Стуканов, появлялись Юрий Шабельников, Вера Колганова, Леонид Кабарухин, Олег Хаславский. Несколько раз Пристанище посещал знаменитый коллекционер неофициального искусства Леонид Талочкин.

Сегодня в день рождения Жданова (художнику сравнялось бы 85) с разрешения Юрия Фесенко мы публикуем фрагмент из рабочих материалов будущей книги.

ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО В ПРИСТАНИЩЕ

Февраль и март 1983 года были лютыми. От мороза трещали деревья на заднем дворе дома в Ивановке, а дорога, идущая от конечной остановки автобуса в Дунино через замёрзшую Москва-реку к нашему жилищу, походила на театральную декорацию к новогодним детским спектаклям. Луна и звёзды, как им и положено, сверкали на чёрном «заднике» сцены электрическим светом, а хрусту снега под ногами позавидовал бы любой звукооператор. Не буду говорить об эффекте снега на еловых и сосновых лапах, так как убедительней этого может выглядеть только бутафорская вата, обсыпанная солью.

В один из таких поздних вечеров мы с Дашей, утопая по колени в снегу, пришли домой и, не успев ещё затопить печь и согреться (электрообогреватель не выручал в такие морозы), были не на шутку напуганы грохотом в сенях и сотрясанием входной двери. После выяснений, в чёрном пальто до пят и с косматой бородой, на пороге появился Жданов. Оказалось, что он шёл из Мозжинки берегом реки, так как в полях снега намело по пояс, что нашёл он дорогу по нашим следам и что во дворе жутко и нужно держать топор наготове от лихих людей.

Потом рассказал, что Галя уволилась с работы и сбежала в Апатиты после его буйного загула. В тот вечер и половину ночи разговоры вращались вокруг этого события. Он сетовал, что приходится самому готовить еду (потом выяснилось, как он это делал), что зарос и некому его подстричь, что работа не ладится и что нужно «Галку возвращать».

Со стрижкой Даша кое-как справилась и после позднего ужина он, с облагороженной причёской, прилёг на сиденье от дивана, стоящее прямо на полу в горнице, рядом с самоваром и связкой сушек (Даша, приезжая после работы, писала натюрморты, готовясь ко вступительным экзаменам), напоминая отдыхающего купца, обременённого тяжкими коммерческими заботами. Серый котёнок Пуша, которого мы вынуждены были завести из-за крыс, орудующих в холодной части дома, шмыгал от стены к стене, ища подходящее бревно для своих кошачьих нужд, тем самым дополняя общую идиллию.

Утром мы вдвоём отправились в Мозжинку. Обледеневшие и занесённые снегом вётлы, группами пережидающие зиму у речного берега, как вехи обозначали дорогу с ещё сохранившимися чьими-то следами. Посёлок встретил нас немыслимыми снежными узорами и холодным верхним этажом дома. Дрова у Жданова закончились (мастерская отапливалась печью), на плите громоздились кастрюли с остатками пригоревших наростов еды, отчистить которые в тех условиях было делом немыслимым. Кастрюли вместе со сковородой полетели с балкона, как глубинные бомбы с торпедного катера, плюхаясь в глубокий снег перед окнами комнаты тёти Ляли. Уже потом Галина Мстиславовна рассказывала, как она весной, когда сошёл снег, собирала посуду словно грибы в лесу, находя то кружку, то ложку под кустами и на грядках маленького академического огорода.

Жданов решил возвращаться в Москву, и я, проводив его на автобус к электричке, досадуя на то, что не знаю, чем помочь ему в этом положении, вернулся в Ивановку. Оказалось, что помог он себе сам, заняв где-то денег и улетев в Апатиты. В начале весны он вернулся вместе с Галиной Мстиславовной и жизнь в Москве у них началась с «чистого листа». Галина Мстиславовна, оставив научную деятельность в институте, устроилась убирать подъезды, и в квартире, помимо объектов Жданова, созданных им из разного хлама и коллажей, которые он называл «мусорки», появились настоящие вёдра, мётлы и швабры.

Творчество вернулось в окрестности Мозжинки с приходом тепла и нас троих ждало, увы, последнее лето совместной работы.

Галине Мстиславовне удалось снять для Графа одну комнату в гаражном домике на их участке, другая же предназначалась для гостей Расцветаева, которых в то лето было достаточно. Нам с Дашей тоже повезло с жильём, так как Ольга Николаевна К. сняла комнату на соседнем со Ждановым участке у А. И. Родионова, но потом отказалась и предложила её нам. Таким образом, жилищный вопрос решили.

Поля у председателя местного совхоза Чикина в том году вышли антихудожественные: кормовая смесь из гороха и люцерны, картошка да клевер. Жданов обругивал как совхоз, так и самого сеятеля, проходя отрезком поля к реке, но положение исправлял его новый интерес к камням, который появился после возвращения из Апатитов. Там однокурсник Галины Мстиславовны заведовал местным институтом, в котором находился минералогический музей, и, при отъезде в Москву, Жданову вручили мешок с образцами (часть этого сокровища досталась мне перед отъездом его из СССР, а один камень хранится и сейчас).

Теперь перекат русла реки (поворот у Козино) стал его излюбленным местом, где можно было встретить не только чудо-рыбу, но и чудо-камень. При мне он как-то расколотил один булыжник и там оказалась россыпь мелких кварцевых образований. Но больше всего Жданова интересовали рисунки на спилах камней, а текучесть форм, характерная для минералогии, казалась, близка движению разливов краски на его холстах.

В том году Граф приехал из Таганрога позже обычного и к тому же не подготовился к летней работе. Пришлось делиться с ним чистыми основами для живописи. Несколько листов загрунтованного картона передал ему и Жданов, назидательно приговаривая, что он тоже может «заложить за воротник», но нужна дисциплина и мера. После его зимнего путешествия в Апатиты, это звучало убедительно и актуально.

Вообще, тем летом в нашей среде стало ощущаться наличие других вопросов, не связанных напрямую с живописью. Жданов всё чаще стал повторять: «отсюда надо сваливать», да и Галина Мстиславовна рассуждала аналогично, надеясь, что другой социум снизит его агрессивность к окружающим. Теперь в городской их квартире, у входной двери, появился топор, а рядом с окном в ванной — молоток. «Если полезут суки» — объяснял он их наличие и косился на телефонный аппарат, висевший на стене. Правда, позже Галина Мстиславовна настояла, чтоб топор убрали, так как он настораживал доброжелательных гостей.

У меня появились заботы об интеграции в новую жизненную среду, работа Даши и её поступление в институт этим летом требовали внимания. Думаю, что Граф это ощущал и тяготился таким поворотом дел. Тем не менее, мы устроили несколько совместных выходов для работы с пейзажем.

Вообще, если предыдущие годы у меня ассоциируются с «оленями», бродящими у деревенских изб, или с другими странными существами, бегущими по дорогам Пристанища, с чудо-рыбой, живущей в реликтовом озере или с рябиной, плавающей в студёной воде умывальника, то 1983 год однозначно наполнен воспоминаниями о живописной еде, произраставшей в окрестностях Мозжинки… Независимо от летней погоды и назначения выхода из мастерской (работы на натуре, рыбалки или просто прогулки), Жданов всегда натягивал кирзовые сапоги и свитер (ватник предназначался только для осени).

Этюдник его, словно поклажа коробейника, максимально набивался красками, а удочки (скорее, дубины) и особая снасть «телевизор», по причине их веса, таскались им только на плече, как это делают пехотинцы, перенося противотанковые ружья. С таким тяжёлым грузом он медленно выходил на обзор местности, а мы с Графом плелись сзади, изнывая по причине малой скорости передвижения и, только выйдя на просторы, могли рассредоточиться и вздохнуть свободней. В один из таких выходов на поле с кормовой смесью, я обнаружил, что горошек стал съедобным и залёг, чтоб удобней было находить и лакомиться стручками. Немного погодя ко мне присоединился и Граф, но отставший от нас Жданов, не понимая сути происходящего и не видя нас, стал кричать и страшно ругаться, думая, что мы, по неизвестной ему причине, прячемся или ушли в другую сторону. Запомнилась его одинокая фигура, стоящая посередине поля и покрывающая беспощадным русским матом бескрайние просторы Родины.

В память об этом эпизоде осталась только чёрно-белая фотография из картотеки Галины Мстиславовны с выполненного Ждановым натурного холста того верхнего поля Мозжинки. В дополнение скажу, что тогда он присоединился к нам с Графом и, только после угощения и затянувшегося послеобеденного отдыха, мы смогли приступить к живописной практике.

В июле приехали гости Расцветаева два студента-художника из Армении (его дальние родственники) и поселились в одной из двух комнат гаражного домика, где проживал Граф.

На участке сразу стало шумно и многолюдно, особенно когда к ним приезжали ещё и их гости. Они, как жители жарких республик, много разговаривали и всем интересовались, а Рубен (внук известного армянского скульптора) даже пробовал писать этюды. Граф не жаловался, но почти не работал и часто приходил к нам с Дашей на чай, а то и на обед. Иногда к нему присоединялся и Жданов. Наши частые совместные прогулки объяснялись стеснённостью условий проживания Как правило, осматривали, меняющиеся на глазах окрестные виды, но неизменными оставались только монологи Жданова о луне в русском пейзаже и чудо-рыбалке. Разнообразие в беседе возникало, когда к нам присоединялся кот Пуша — ловец мышей и крыс с зимовья в Ивановке, переехавший с нами на лето в Мозжинку. Как правило, он некоторое время бежал впереди всей группы, а потом исчезал в траве ближайшего перелеска — заядлый охотник.

В Ростове-на-Дону у художника Леонида Кабарухина жил кот по имени Гриша, который несколько лет являлся постоянным персонажем писем Жданова ко многим адресатам, а Пуша стал материальным воплощением своего виртуального собрата «по переписке» и, поэтому, общим любимцем. То лето било рекорды по количеству гостей, суетности и озабоченности житейскими делами.

Блицкриг выезда в США у Жданова не вышел и это влияло на его эмоциональное состояние не в лучшую сторону. Нервные срывы стали обыденными, а взаимоотношения между всеми нами обострились. Теперь он часто говорил о необходимости одиночества для художника и что все мы мешаем ему работать, что Граф своим особым распорядком (просыпался он в двенадцать, а то и в час дня) и своими поздними завтраками, плавно переходящими в ужин, не даёт сосредоточиться, что моё стремление начать понимание пейзажа «с нуля» не соответствует его творческим принципам, что Галина приводит в дом новых, не совсем понятных ему людей, что туристов стало много и что они рубят и жгут кустарник в сосновом бору и что данные обстоятельства делают Пристанище тесным и пустым одновременно.

Конечно, всё это имело место, в том числе и расширяющийся круг знакомств Галины Мстиславовны. Думаю, что она компенсировала отсутствие дочери и нехватку институтского общения большим числом новых знакомств — людей разных занятий, но диссидентов тогда среди них ещё не было.

Приезжала травница (мы с ней долго и безрезультатно таскались по окрестным лугам и берегам Москва-реки), разработчик методик спортивных тренировок Иосиф, коллега Галины Мстиславовны по уборке подъездов жилых зданий Раиса, знаток фарси, принимавший участие в Афганской военной компании в качестве переводчика Адамов (с лёгкой руки Графа он стал Мадамовым), совсем юный лесник с Брянщины Володя (он рассказывал о несметном количестве грибов, вывозимых им телегами из знаменитых суровых и шумящих Брянских лесов), коллекционер Леонид Талочкин, тогда только начинавший собирать работы авангардистов, экстрасенс Михаил Перепелицин и многие другие.

Экстрасенсорика увлекла Жданова и он стал посещать секретную лабораторию, где могли измерять биополе и считывать цвета ауры. Запомнились его восторженные рассказы о неведомом приборе, вышедшем из строя (если верить словам самого Жданова, то это устройство просто сгорело на глазах заворожённых сотрудников), когда ему замеряли силу биополя. Это повествование всё время обрастало новыми подробностями и однажды вечером, всем нам, включая студентов-художников, собравшимся в маленькой, но хорошо освещённой комнате гаражного домика, он рассказывал, как после подключения к его телу измерительных датчиков, произошло короткое замыкание и свет погас на всём этаже институтского здания, где проводился этот опасный эксперимент. В качестве подтверждения Жданов указал на жёлтый круг света на полу под потолочным светильником, где, во время пересказывания им этой захватывающей истории, кружили, то замедляясь, то ускоряясь, странные тёмные точки, предвещая аварию в системе электроосвещения.

К счастью, это оказались мухи, беспорядочно бегающие по краю старого абажура, собиравшего не одно поколение рассказчиков под своим уютным тёплым светом.

Конечно, в те летние месяцы ему и Галине Мстиславовне скорее нужен был предсказатель будущего, чем измеритель энергетического потенциала, так как они получили уже не первый отказ на выезд из СССР. Текущий период времени больше интересовал нас с Графом, поскольку психологический прессинг со стороны Жданова нарастал и был трудно переносим нами обоими и не совместим с понятием свободы творчества, о которой тот часто говорил. По меткому выражению Графа, мы попали в «райскую тюрьму», сочетавшую великолепное окружение с тягостными условиями пребывания. Мы оба решили, что ситуация себя изживает и будет лучше, если Жданов останется в Мозжинке один, как было пять лет назад, а мы подыщем другое место для жизни и работы.

Не все эти планы сбылись, хотя поздней осенью Жданов опять вернулся к идее летнего совместного нахождения в окрестностях Звенигорода — по-видимому, одиночество ему было противопоказано (в моём архиве сохранилась записка Жданова, в которой он приглашает Графа и Юрия Шабельникова приехать для работы на лето 1984 года, с обещанием совместно со мной подготовить жильё), но Граф все оставшиеся ему пятнадцать лет жизни, вплоть до своей гибели, провёл безвыездно в Таганроге.