Кирилл Серебренников: И я, и Тимофеев понимали, что нам рядом как-то неуютно
|
Фрагмент интервью Галины Пилипенко  Галина Пилипенко: Когда ты говорил, что искать в творчестве художника нечто должны другие, мне вспомнилась строчка Сережи Тимофеева «Психоаналитики мои, мальчики кровавые мои!»… Кирилл Серебренников: Я до сих пор вспоминаю Тимофея, который говорил о том, что нельзя жаловаться. Он научил меня этому — я это точно могу сказать. Я иногда поддавался всеобщей тенденции, когда вдруг все начинают ныть. «Да тут плохо, да там зажимают, да там не дают»… Вот как бы жизнь у нас такая отвратительная, социум и быдло давит, совок заел… Тимофей сказал, нет, все дело в тебе. Или ты можешь, или не можешь. Или сделаешь, или не сделаешь. И я в этом уверился, и у меня нет оснований жаловаться ни на что. Галина Пилипенко: Кира, ты стал первым в городе Ростове человеком, который сделал «видеоряды» на музыки ростовский групп. Попытки, конечно, были и до того. Но вот твой клип «Резиновые ноги» Сергея Тимофеева и группы «Пекин Роу-Роу» я считаю наиболее успешной работой. Кирилл Серебренников: Ты понимаешь, первым было эгоцентричное желание снять музыкальный видео-фильм. Мне хотелось попробовать — могу ли я сделать клип. Но, по сути дела, сначала (то есть до посмертной передачи на телевидении ДонТР, передача называлась «Шиги-джиги») я сделал длинное интервью с Тимофеевым на телеканале «Южный регион». Возможно, это было провидение… Галина Пилипенко: Потом уехал в Москву… Кирилл Серебренников: Звонил оттуда, говорил, что приедет — посмотрит, спрашивал раз десять… Странно, что клип сохранился и не стёрся, хотя мог бы пропасть запросто; сохранился и вошел в общий фильм. Галина Пилипенко: Ты как-то говорил мне, что с Тимой тяжело работать… Кирилл Серебренников: Да, каждый же из себя художник. И каждый из себя поэт… Каждый же из себя и самый лучший — вот. Поэтому у нас были мелкие ссоры: «Тимофеев, ты должен мне позвонить!» — «Нет, ты — мне» — «Хорошо, завтра». И если он в назначенное время не звонит, я неделю дуюсь и не разговариваю. Если он звонил пьяный, я о б я з а т е л ь н о спрашиваю: «Тимофеев, почему ты пьяный?». То есть он меня воспитывал, а я — его. Но я был младше и очень его уважал, потому что он произвел на меня сильное впечатление и помог… ну, не помог, а влияние оказывал. Я не знаю, в чём это заключалось, но только не в творчестве: мы принципиально разные в подходе к творчеству. Но вот сама позиция художника — я её воспринял и впервые услышал, может быть, от него. Галина Пилипенко: Позиция «нежалования»? Кирилл Серебренников: Нежалования… Позиция художника, скорее: художник — это очень важно ценно, к этому нужно прийти, получить право называться художником. Потом я читал Уайльда, что-то еще, но литература была потом: одно дело прочитать в книжке, а другое — услышать от уважаемого тобой человека какие-то важные, философские вопросы этой жизни — художник — вещь в себе, надо его уважать, если ты себя не уважаешь, то почему другие должны уважать тебя… Я не могу сейчас вспомнить поцитатно, но общее впечатление… Хотя он был разный — говорил одно, а делал совсем по-другому, и тут же напивался и находился в свинском состоянии, и, может быть, эти важные вещи он от других услышал, но это же не главное: вещи эти произвели на меня сильное впечатление, и, ввиду того, что это был мощный творческий человек, то от него — сама знаешь — исходил магнетизм, и это на меня действовало, и я его любил, хоть он и подводил меня сто раз — страшно необязательный, страшно вот такой шалопай, но почему-то всё ему прощалось. Работалось тяжело, он приносил свои раскадровки, я — свои. Он говорил, что нужно так, а я — так. Он думал, что он меня обманет, а я знал, что я его обману, потому что операторам объяснять, что как снимать, я буду, и вот на каких-то таких процессах… Галина Пилипенко: Давай объясним, что такое «раскадровка». Кирилл Серебренников: Просто горы раскадровок он приносил, я выкинул их все. Раскадровка — это объяснение КАК ты видишь. Кирилл Серебренников: Да! Просто куча рисунков, которые я все выбросил, потому что видел по-другому. Он нашел миллион — по тем временам это были большие деньги — и мы с ним собирались снимать фильм на кино — «Дай мне голову, Хосе». Сценарий он быстрей-быстрей опубликовал в какой-то газетёнке — спешил, боялся, что я первый это сделаю, потому что у меня был, и до сих пор есть, свой сценарий. Он писал с Максом, я писал сам, и мы договорились встретиться через неделю. Встретились в какой-то там вонючей пивной, и он читал мне свой сценарий, а я ему — свой, и опять мы долго говорили о том, что должна быть пластилиновая мультипликация, персонажи, но опять же — он вёл в свою сторону, я — в свою в каких-то моментах мы пересекались, но по сути, по большой сути, всё это было непересекаемо. И я, и он, понимали, что нам рядом как-то неуютно, понимаешь? Мы все время хотели что-то сделать, но никак не могли договориться. Я чувствовал, что он меня сильно жмет творчески и дико этому сопротивлялся. Ведь, по большому счету, он подавлял людей, потому что он был сильный творческий человек, и своей энергетикой и запалом подавлял людей, и люди рядом с ним начинали выполнять служебную функцию. Я это замечал, видел — на съёмках, на празднике Клеопатры, он — в центре, а вокруг вращаются какие-то люди. Мне это очень не нравилось, я не хотел вращаться вокруг него, я хотел, чтобы вокруг меня вращались, и, может быть, в этом был психологический неконтакт. Он снимал, играл, он думал, что умеет всё, и знает всё. После просмотра спектакля по Гоголю, он, думаешь, что сказал? Он, думаешь, сказал хорошо или плохо? Он сказал, что надо делать не так! И начал мне рассказывать, как бы ОН сделал Гоголя! Потом от Гоголя перешел к Гамлету… То есть как надо делать Гамлета… пока я не сказал: «Слушай, Тима, ты не говоришь со мной о МОЕМ спектакле, ты говоришь о том, как надо делать театр — ну так делай его! Какое отношение к этому имею я? Я ведь просил тебя рассказать свое мнение! Это ведь МОЙ спектакль!». Ты понимаешь, о чём я говорю?  Галина Пилипенко: Ситуация, известная мне по журналу: Тима не раз объяснял, как надо делать «Ура Бум Бум». Хорошо помню, как это было в последний раз — мы делали «Бум» в фирме «Инпресско», я попросила Сережу сделать специально рисунок к «Хосе», который мы собирались дать тогда, да так и не дали, и пока он рисовал, то делал сразу три вещи: говорил как бы он делал «Бум», уговаривал Юру Туманова, владельца «Инпресско», купить совсем занедорого у него картину, и рисовал. Галина Пилипенко: А роль пирожков играет кастрюля с головой Иоанна, то бишь, Хосе? Кирилл Серебренников: У него — голова Хосе. В моём сценарии это — лирический герой, тоже с кастрюлей (поскольку это модель), в ней непонятно что. Он туда заглядывает, оттуда что-то. Что там — никто так и не узнает, но для героя это — важный объект. В этом тоже у нас было разное. «Зачем ты говоришь, что там — голова? Не надо эту голову. Нужен триллер, триллер!». Я делал триллер, он — что-то другое, а в конце концов должно было быть что-то другое, в конце должно было произойти главное, у нас были какие-то образы, монстры, но у меня они одним путем появлялись, у него — другим… Галина Пилипенко: «Шиги-джиги» у меня на видео есть, а вот первой передачи я не видела — скажи, что вопросу «А какой еще Тимофеев?» и ответу — «Мертвый» — предшествовало? Кирилл Серебренников: Эта фраза была даже дважды. В первый момент он открывает холодильник и спрашивает: «Видишь, там курица лежит?». Я говорю «Да». — «Вот такой Тимофеев — как мертвая курица». Галина Пилипенко: Прости, мне хотелось бы спросить о такой детали: говорят, что за съёмки в клипе Тима обещал заплатить Эльфриде Павловне 200 рублей, да так и не расплатившись и сбежал в столицу. Как Тима предполагал расплачиваться с тобой? Кирилл Серебренников: Мне он пообещал, вернее, я Тиме сказал: ты будешь расплачиваться со мной натуральным товаром: картинами. Причем я знал, что все эти картины свалены в подвале Дома Кино — он меня туда водил, картины валялись… Фрагмент перепечатала Анна Бражкина для rostov_80_90. |
